Dona nobis pacem: отрываясь от земли

Для меня пережить три месяца Майдана возможно было только находясь на самом Майдане. Выходя за его пределы начинался настоящий кошмар: поток новостей, от которых бы стреляться и притом моментально, круглосуточная и очень агрессивная истерия тех, кто «знает истину» и считает нужным детально и навязчиво сообщать её «бедным наивным овечкам», сводки о раненых, пропавших, потом и убитых… Майдан кроме нескольких чёрных окровавленных дней действительно был самым безопасным местом в Киеве, и для психики в первую очередь. Конечно, туда тоже прорывались ядовитые стрелы массовой паники. Помню, как мне то и дело звонили родители и друзья с криками «Только что передали, что сейчас будут штурмовать Дом профсоюзов! (Украинский дом, Майдан вообще). На этот раз уже точно! Немедленно убегай!». К этому как-то быстро приходится привыкать, каждый раз отвечая что-то вроде «Я уже здесь. Это мой выбор. Если нас сейчас начнут убивать – значит, нас сейчас начнут убивать. Я верю в лучшее». Наверняка так думали все, кто находился вокруг меня. Улыбались, помогали всем возможным, подбадривали друг друга, только вот когда где-то громко хлопала дверь или с улицы доносился подозрительный шум – все на несколько мгновений замолкали и бледнели. Пару секунд падения в воздушную яму. Спазм в области солнечного сплетения. Лёгкое головокружение. Судорожные мысли, где здесь ближайшее окно или дверь и что в случае худшего сценария может зависеть лично от тебя. Почему-то в такие моменты часто хотелось закрыть глаза… Всё это очень быстро, и вот уже все снова возвращаются к работе и улыбаются ещё светлее.

Там, на Майдане, у меня были силы жить посреди ужаса и слёз. Потому что каждый мог что-то сделать. Пусть даже что-нибудь незначительное – накормить кого-нибудь, принести лекарств, дать тёплую одежду людям на баррикадах, отпоить молоком надышавшихся газом и гарью. Просто поговорить. Выслушать. Сказать, что всё будет хорошо. Что всё это не зря. Я хорошо помню 2004 год. Я тогда была одним из координаторов штаба в спортзале консерватории. Мы принимали там людей с Майдана, кормили их, по возможности лечили и давали ночлег. За несколько дней до победы Майдана у людей начался кризис. Было невыносимо тяжело. Какая-то вселенская усталость накрыла тогда очень многих. В штабе ко мне подошёл мужчина лет пятидесяти, из какой-то западной области. Я приготовила ему чай. И тут он разрыдался. Он реально рыдал, уткнувшись лицом в мои ладони. Говорил сквозь слёзы о том, что сколько же нам жить в таких условиях, как ему жаль нас, молодых, как он устал бороться и верить… А потом поднял на меня глаза и спросил: «Скажіть, але ж правда переможе? Правда ж завжди перемагає? Переможе, скажіть?».У меня был шок. Я сама еле держалась на ногах. Но надо было держаться. И надо было что-то отвечать. «Звичайно переможе». Мужчина пришёл в себя. Каждый день он потом заходил в наш штаб и говорил мне дякую. Так что с людьми нужно разговаривать, особенно в такие времена…

И вот впервые за всё это время я уехала из Киева. Из Украины. Нужна была пауза, чтобы держаться дальше. Когда самолёт, разогнавшись, оторвался от земли, меня словно отключили от розетки. Резко и грубо. Никогда до этого я не понимала так отчётливо, что я не могу без этой земли. Что она даёт мне силы. Да, она же их и забирает, но только для того, чтобы дать снова. Это нормально.  Это наши с ней отношения. Циркуляция энергии через «давать» и «принимать»… Украина – это любовь моей жизни. Любовь непростая, с частыми периодами «всё сложно», обидами, ссорами и примирениями. С уходами и возвращениями. С нежностью, страстью и болью. Мы очень похожи – может, поэтому нам бывает так тяжело вместе. Нас обеих боготворили, предавали, пытались уничтожить, обливали грязью из-за зависти и независящей от нас глупости, и всё это стремительно, как картинки в калейдоскопе, а сердце одно, и картинки эти оставляют на нём шрамы. Шрамы же учат прощать, бесконечно прощать и отчаянно любить. Такая она, моя Украина. Её бьют, а она лишь становится прекрасней и добрее.

Я так люблю Украину. Боже мой, как же я её люблю… Я пишу это в самолёте. Начала писать по дороге в Рим и дописываю на обратном пути. Эти дни вне Украины были очень странными. Всё, что ты можешь делать - это заходить в храмы, молиться и просить "Даруй нам мир, даруй нам мир, даруй нам мир"... Конечно, находиться в безопасности, даже читая украинские новости – несравнимо легче, чем постоянно жить в ожидании чего-то ужасного (зачистки Майдана, начала войны…). Те украинцы (особенно киевляне), которые находясь все эти месяцы в уютных и спокойных местах Европы и мира писали нам «Ребята, давайте, держитесь, боритесь, мёрзните, идите под пули, мысленно мы с вами!», – простите меня, конечно, но вы не были с нами и вы понятия не имеете, в чём именно вы не были с нами. Слава Богу, что вы не видели трупы на киевских улицах, а сейчас вы не прислушиваетесь по ночам, не идут ли по Киеву танки. Просто знайте, что теперь между нашими жизнями появилась новая разница помимо размеров зарплат и качества воды в кранах. Эта разница между парадигмами «Воля або смерть» и «Ми глибоко стурбовані». Я вот десять дней тоже побыла "глибоко стурбованой" - в специально для этого отведенное и удобное для меня время и не больше трёх часов в день. В Украине же всё, что происходит, это по-настоящему, постоянно и во всех сферах. От этого не спрятаться за стенами Колизея. Это есть и это абсолютно реально. Поэтому не удивляйтесь, когда нам больно говорить на какие-то темы и каждый раз брать себя в руки при ответе на популярный вопрос «Ну как там у вас?». Уезжать сейчас на время, наверное, полезно, если это может помочь хоть немного прийти в себя. Быть в эти дни ГДЕ-ТО – это замечательно. Так отрадно слышать разговоры на другие темы, смотреть на что-то кроме страшных строчек новостей, не впадать в отчаяние каждый раз, когда слышишь сирену машины скорой помощи. Но пока Украина для тебя – это здесь, а всё остальное – это там, ты не найдёшь себе покоя даже в самых красивых городах мира. Потому что не только ты сейчас нужен своей земле, но и тебе как никогда нужна твоя земля.

Любить нельзя терпеть

Был у меня в жизни период, когда в моё сознание активно пытались вживить формулу «Любишь – значит должна терпеть». Вживлял эту чудную штуку, понятное дело, любимый мужчина. Как истинный учёный, отмести формулу сразу я не могла: нужно было опробовать на себе. А вдруг работает. После серии жестоких и даже опасных для жизни экспериментов я была вынуждена признать: дерьмо эта ваша формула. И ушла. Несмотря на свою любовь, на оторванный кусок сердца, на полный крах во всех аспектах жизни. Потому что терпеть – это не жить. А как можно любить, если ты труп?

Потом той же формулой вооружился один мой любовник. Замечательный человек, кстати. Мы дружим до сих пор. Умный, интересный, красивый, и феноменальный секс. Но от меня как от женщины он хотел одного: чтобы я терпела. Когда я начала потихоньку сворачивать любовные удочки, он ускорил этот процесс одним-единственным телефонным разговором. «Понимаешь, я весь такой сложный, мне тоже в жизни разбивали сердце (далее следовало пространное описание пути, который, собственно, проходит каждый человек, если только он не пролежал в коме в возрасте от 16 до 25 лет). Словом, меня нужно просто терпеть». Точка. Тут я поняла, что пришло время самого главного вопроса. И я спросила: «А на@%я?». «Что?», – не понял он. «На@%я терпеть?». Видимо, с подобным поворотом сюжета он столкнулся впервые. Разумеется, ответа у него не было.

А действительно, зачем терпеть? Неужели суть нашего пребывания рядом с другим человеком в том, чтобы быть униженным, измученным, несчастным? Ведь в отношениях, особенно когда никто не берёт на себя никакой ответственности, где речь не идёт о «пока смерть не разлучит нас» – ведь в таких отношениях следует искать только приятности и лёгкости. А тебе постоянно всё «терпи» да «страдай». Да, с отношениями и с самими людьми может происходить что угодно. Да, это может причинять боль. Тогда нужны помощь, поддержка, нужен весь ты. Но тут нечто другое: подразумевается изначальное страдание. Подписываешься на отношения – терпи. Страдай. Ты же любишь. Ты должна. Так вперёд, к мрачному будущему. И неважно, что потом тебя же обвинят в том, что ты «какая-то невесёлая, я не помню, когда ты в последний раз смеялась, даже с друзьями уже не встречаешься». Вектор от «ты моё чудо» к «ты больше не смеёшься» для обвинителя удивительным образом не проходит через его «ты должна терпеть».

Я вот тоже всегда предупреждаю нового человека о том, кто я. Но не говорю, что он должен терпеть. Просто рассказываю, что в глубине души я полигамная до ужаса, неуверенная в себе, ревнивая, что у меня куча самых разных работ и мне часто будет не хватать ни времени, ни сил даже на нормальный диалог, что я пишу по ночам, а потом хожу невыспанная и угрюмая. Но 50% из этого его никогда не коснутся, потому что он мне дорог и я с ним, 30% проявятся только в случае, если он в течение 6-10 месяцев будет вытирать об меня ноги и однажды я неожиданно и резко не выдержу, а с остальными 20% я буду справляться на максимуме своих возможностей. С некоторых пор к этому списку я добавляю ещё одно: я не буду терпеть. Если ты позволишь, я буду любить.

Мюнхенское «Кольцо». «Зигфрид». Публика

После «Золота Рейна» и «Валькирии» наступил черёд «Зигфрида». Если честно, после Милана третья часть тетралогии вызывала у меня тревожные чувства: в версии La Scala «Зигфрид» слушался очень тяжело, напряжение, с которым писалась опера, переливалось в зрительный зал с каждым тактом. Мне не хватало воздуха, кресло казалось жутко неудобным, мои атласные Dior давили даже в тех участках ног, о существовании которых ещё несколько часов назад я и не догадывалась. Словом, я честно страдала в зале вместе с Вагнером и в моменты, когда мне хотелось умереть от тягучих проявлений чужого творческого кризиса, я всё шептала про себя: «Рихард, детка, что же тебе «Зигфрид»-то так не шёл, а?».

К счастью, в Мюнхене «Зигфрид» оказался куда веселее. Даже очень сильно веселее. На сцене происходил некий сюрреалистический цирк, за которым Вагнер вместе со своими страданиями по Матильде Везендонк и, как следствие, довольно неудачным продолжением «Кольца нибелунга» уходил план на седьмой, теряясь растянутыми диалогами среди скачущей, кривляющейся, непонятно чем занимающейся массовки.

Наличие у меня шлейфа и плоской сумочки-конверта существенно затрудняло мою охоту на интересных представителей баварской оперной публики. Но кое-кого поймать всё-таки удалось.

Маленький скромный Chopard

Dior и Вагнер в Мюнхене - практически сиамские близнецы

Театральная лестница во время Мюнхенского оперного фестиваля - эпицентр светскости

Интересно наблюдать, как вечерние платья и сопутствующие аксессуары "оживают" на реальных женщинах разных возрастов и типажей, а не остаётся частью глянцево-подиумной иллюзии

Опытные вагнерианки обсуждают постановку. Сколько версий "Кольца" они видели за свою жизнь?

Даме в золотом наряде на вид лет 105. Но это не помешало ей, хоть и с большим трудом, подняться по мраморной лестнице в голубой зал, чтобы понаблюдать за новыми поколениями вагнерианцев

"Эффект Золушки": милая и очень грамотная традиция приходить в Оперу в удобной обуви, переобуваться в вечерние туфли и оставлять свои "скороходы" в гардеробе. Получив в Милане "стигматы от Dior" на ногах, в Мюнхене я решила приобщиться к немецкой адекватности и завела себе shopping bag со спасительными балетками. На фото - одна из Золушек

Мюнхенское «Кольцо». «Валькирия». Публика

Продолжаю знакомить вас с публикой, собравшейся на мюнхенской постановке «Кольца нибелунга» Вагнера. За «Золотом Рейна» следует «Валькирия».

Дамская комната. Три поколения вагнерианок готовятся к "Валькирии".

Дама в гигантском украшении вспоминает сюжет хитросплетённой истории о Кольце

Восточные вагнерианцы. Их немало

Партер 

Голубой зал

Вертер в XXI веке

Вагнерианчики

Давайте дружно порадуемся за немецких пенсионерок, у которых есть деньги на сумочки Dior и смелость на розовый цвет

Тусовка на театральной лестнице - пойдёмте-ка туда

Ещё несколько шагов...

А вот и театральная лестница

Мужчины

Женщины

Кому пиво, а кто - неисправим

Хорошая театральная спина

Публика расходится после "Валькирии". Прекрасная велосипедистка

Мюнхенское «Кольцо». Нежность

Маленький альпийский городок. Воскресенье. Немного жарко, запах цветов и гор. Побродив по Альпам, я спускаюсь к озеру Schliersee. Возвращаюсь другой дорогой – так интересней. Попадаю в лабиринт домиков с солнечными террасами и улыбчивыми окнами. Они стоят, как им хочется, улиц как таковых нет, я никуда не спешу и иду так, как идётся. Замечаю – нет, чувствую – что-то похожее на переулок, но иду дальше: по логике так правильнее. Упираюсь в дворик, дальше которого пройти нельзя.  Возвращаюсь к той улочке, которую почувствовала.

Из ниоткуда появляется чёрный кот. Прямо как в "Матрице". Перебегает дорогу. Отлично, это к добру. Поравнявшись с котом, я замечаю милую дверь, которую, наверное, нужно сфотографировать.

Пока я вожусь с фотоаппаратом, чёрный кот подходит ко мне. Подходит быстро и уверенно, как будто у него ко мне есть какое-то важное дело. Я не особо обращаю на него внимание. Пока не начинает происходить что-то очень…

Начинает происходить нежность. Кот трётся сначала о левую мою ногу, потом идёт к правой, снова возвращается к левой, и так восьмёрками он ходит и ходит вокруг меня, трётся с усилием, макушкой, мордочкой, шеей, всем своим блестящим на солнце чёрным бархатистым тельцем. Этот чёрный-как-из-матрицы кот – посланник всей тоски, которая накопилась за эти дни между мной и теми, кого я люблю. Она тянулась электропроводами между двумя точками на карте и вот замкнулась нежностью на этом чёрном-как-из-матрицы коте. Кот заключил меня в кольцо мурлычущего тепла и пустил по нервам любовный ток. Все «Я тебя люблю» этих дней пульсировали в глубине чёрной шёрстки, крутились вокруг ног и иногда порывисто проводили по коже шершавым язычком.

Кот, казалось, был в полной уверенности, что это будет продолжаться вечно. Не знаю, сколько это длилось на самом деле. В какой-то момент я очнулась, увидела в коте – кота, и начала потихоньку выбираться из его восьмёрок. Когда я, наконец, пошла дальше и оглянулась, кот сидел посреди дороги. Его мордочка выражала растерянность. Между глаз откуда-то появилось белое пятнышко. Это был уже не чёрный-как-из-матрицы-кот, а трогательный альпийский котик. А ещё несколько мгновений назад в его теле жила вселенская нежность.

Мюнхенское «Кольцо». Театральная публика. «Золото Рейна»

Поход в Оперу приятен не только возможностью на несколько часов отправиться в музыкальный космос. Вот уже несколько веков подряд оперный выход для многих означает демонстрацию себя  со всеми своими дорогими нарядами, билетами на самые лучшие места за несколько сотен евро, Moët & Chandon в антракте, Мерседесом с водителем под оперной лестницей – словом, опера и высокий статус в цивилизованном мире остаются верными спутниками. Бедняга Вагнер застрелился бы узнав, что и в XXI веке на его оперы будут ходить как на великосветскую тусовку. А ведь своё время он был первым дирижёром, который развернулся лицом к оркестру, а спиной и всем остальным – к публике, в своём знаменитом театре в Байройте он установил кресла без перил и подушек, чтобы зрители слишком не расслаблялись и следили за действием, а также приказывал запирать двери в зал снаружи на время представления, чтобы, пока не закончится двухчасовое действие, никто не мог ни зайти, ни выйти (что, кстати, происходит в Байройте и поныне). Столько всего сделано, чтобы люди ходили на Вагнера ради музыки Вагнера, в итоге же именно вагнерианство стало самым элитарным  и пафосным явлением современной оперной культуры.

Признаюсь, я как вагнерианка только рада такому положению вещей. Ведь как приятно не только отдаться любимой музыке, но и нарядиться для этого во что-нибудь особенное, перед этим долго и вдумчиво анализируя, какое из платьев достаточно «вагнеровское», а какое годится только для Россини и, конечно, понаблюдать в театре за людьми, которые так же готовились и выбирали – кто-то более, кто-то менее удачно, но в любом случае это отдельный, ни с чем не сравнимый ритуал. 

Итак, «Золото Рейна» в Баварской Национальной опере. Как оказалось, и это весьма неожиданно и приятно, баварская публика с большим отрывом обогнала миланскую («Кольцо нибелунга» в Ла Скала я смотрела месяц назад) по части роскоши нарядов. Думаю, дело тут всё-таки в отношении мюнхенцев к Вагнеру, ведь мировая слава к композитору пришла именно здесь, в Баварии. Ни на одном другом представлении в Bayerische Staatsoper, включая премьеры, мне не приходилось видеть столько Chanel, Dior, Cartier, Yamagiwa, Boucheron и прочих чудесных имён. Дамами также было полностью соблюдено правило «Чулки при любой погоде»: даже несмотря на июль и раннее начало опер («Гибель богов», к примеру, начиналась в 16:00, когда жара ещё и не думала спадать), обнажённых ног в Опере не оказалось. Мужчины же безропотно и элегантно внимали музыке в бабочках или по крайней мере в галстуках. 

Далее – немного фотографий с «Золота Рейна». Фотографировать было сложно, так как Предвечерье идёт без антракта и снимать публику особо некогда. Дальше будет больше и лучше. Ждите продолжения.

Вход в партер

Пикантная, но показательная деталь:полочка для сумочки в дамской комнате, по ширине которой можно проверить, угадали ли вы с размером вашего театрального аксессуара

Эта сумочка явно прошла проверку

Партер

Жемчуг, наряду с бриллиантами - незаменимый элемент оперного образа