Билет в один конец.Часть ХII и завершающая: Обратный билет.

Понедельник, 18 июля, 23:50, аэропорт Жуляны, рейс WU 6104 Мемминген/Мюнхен Вест - Киев.

Билет в один конец. Часть ХI: Кейт Мосс, марш Мендельсона и моё пробуждение

Похоже, какая-то логика мироздания всё же существует: когда медный таз уж совсем мешает жить, нам посылаются события, которые должны показать нам, что жизнь идёт своим чередом, в ней всё так же случается всякая забавная ерунда и наши сопли не способны хоть как-то это изменить. Если до нас туго доходит – события происходят одно за другим до тех пор, пока нас, наконец, не выбьет с карусели занудного самобичевания и вселенского уныния.

Меня так выбило на короткой дистанции Уни – шопинг. Перед тем, как распрощаться с остатками денег, я решила зайти на выставку Антона Корбайна в одной из галерей, открытие которой состоялось накануне вечером. Насмотревшись на портрет Мика Джаггера в женской одежде и макияже, я переместилась к большой фотографии Кейт Мосс в маске. Отличное фото, к слову. Сотрудница галереи долго наблюдала за мной из угла, а потом сказала: «А вы с ней чем-то похожи. Вы тоже модель?». «Нет, я вроде как музыковед»,  – без особого энтузиазма ответила я. «Ого, кто бы мог подумать». «Уж я точно не могла», промелькнуло у меня в голове. Но в ответ я изобразила что-то слабо напоминающее дружелюбную улыбку. Выйдя из галереи, я пошла в направлении магазинов. Тут вдруг стало происходить нечто странное: я обнаружила, что площадь, через которую я шла, со всех сторон обнесена забором, а на ней построена временная сцена, где явно начинается репетиция какого-то оркестра. Всё бы хорошо, только оркестр заиграл… марш Мендельсона! Мало того, что отвратительней музыки мир не слышал, так ещё и весь этот мрачно-свадебно-жлобский ореол, которым и без того паршивенькое произведение обросло за многие годы и который мне сейчас особенно тягостен… Я попыталась юркнуть в одну из боковых улочек, но всё было перекрыто. Бегая по площади в поисках выхода из этого мендельсонового кошмара, я постепенно начала осознавать комизм происходящего: сколько девушек на моём месте благодарно подняли бы глаза к небу, ни на миг не сомневаясь, что это знак и грязные носки с пригоревшей кашей, то бишь супружеское счастье, уже где-то тут за поворотом. Если же при этом с ними имелся бы и потенциальный «тот самый», он бы конечно же попал под автоматную очередь многозначительных взглядов и красноречивых вздохов. Я же металась под эти дьявольские звуки, как хомячок в клетке. Но веселье моё всё ещё неумолимо сдерживал медный таз.

Вдоволь нашопившись, я, вся в пакетах и довольная приятно шокирующей разницей цен между Мюнхеном и Киевом, отправилась домой. Перейдя мост через Изар, я услышала сзади себя мужской голос: «Мадемуазель, разрешите пригласить вас на свидание?». Совершенно не допуская, что слова могут быть адресованы мне, я спокойно шла дальше. «Мадемуазель?». Красивый мужчина лет тридцати восьми поравнялся со мной и теперь уже явно разговаривал со мной. Сказать, что у меня был культурный шок – естественно не сказать ничего. Представить себе подобную сцену в Баварии, где мужчины боятся женщин больше, чем налогов, можно было только в пьяном бреду. Но алкоголя в моей крови не было уже давненько. Фантастичности ситуации прибавляло то, что он видел меня только со спины, то есть изначально пригласить на свидание он решился мои ноги и распущенные волосы (прочие интересности вряд ли можно было разглядеть в виду широты моих шорт, хотя мужчины наверняка со мной поспорят). Я хлопала на него глазами и молчала. «Вы из Италии?» «Не совсем». Хоть какое-то начало разговора. Потом пошли стандартные «что Вы здесь делаете – пишу диссертацию – ой как интересно – угу, ***** просто, то есть да, конечно». Потом мужчинка начал рассказывать о своей бурной артистической деятельности в качестве актёра, модели, поэта и кого-то там ещё. «Дядя, знал бы ты, сколько у меня таких персонажей имеется – штабеля уже укладывать некуда».  Слушая все эти самоуверенные попытки произвести на меня впечатление, я размышляла о том, как бы полезно было составить международную картотеку идиотов. «А вот Вы знаете, а Пифагор…». «О господи, похоже, пора-таки что-то делать с моим умным  видом – все почему-то уверены, что тупая болтовня на псевдо-научные темы должна с порога вызывать у меня множественный оргазм». Виртуозно отправив дядю подальше от моих ног и волос, я рассмеялась. Да. Я шла по улице и смеялась настоящим весёлым смехом. Комичность всего, что произошло со мной за эти пару часов, прорвала блокаду отчаяния. 

На следующий день я впервые за несколько недель ходила с поднятыми глазами. Я поражалась тому, сколько вокруг всего: интересного, красивого, трагичного, смешного. Сколько всего живого. Мир посылал мне сигналы, и я их приняла.

Дальше – один день моими поднятыми глазами.

Вам письмо, вернее - газета

Осторожно, злая серебряная собака

Странненькая выставка, на которую я случайно забрела

Мондриан в Lembachhaus

Я таки нашла остатки нацистского зала почёта!

Руины Führerhaus

Зал почёта порос крапивой

Золотая брусчатка с именами людей, убитых нацистами

Ещё один зал почёта

Мать с ребёнком-инвалидом смотрит на проект документационного центра о нацистском режиме, который к 2012 году построят на месте Führerhaus. Возмездие? Справедливость?.. Нет!

Мужчина загорает под фаллическим символом (колонной)

Моё новое приобретение

Свидание по-баварски

Вот так я пишу

Билет в один конец. Часть Х: Прощание с Мюнхеном

Я: Малыш, слушай, у нас осталось совсем мало времени, потом начнутся все эти сборы—самолёты. Давай попрощаемся сейчас, пока ещё всё в привычном режиме.

Мюнхен: Давай.

Я: Ну, как там… спасибо тебе за всё. В этот раз ты пережил со мной намного больше, чем я рассчитывала. Ты мне очень помог. Не знаю, как бы я справилась без тебя… Да и помимо этого всё было очень здорово. Особенно Guano Apes прямо под сценой. И «Лоэнгрин» был крутой. «Кавалер роз» тоже.

М.:  Я так понимаю, ты меня только за Оперу и рок-концерты любишь.

Я: Не говори ерунды. Ещё с этим мороженым у меня под домом ты хорошо придумал. Самое вкусное из всего, что я когда-либо пробовала.

М.: Отлично. Значит, ты меня любишь ещё за мороженое. Я в восторге.

Я: Глупенький…

М.: Так оно по крайней мере выглядит.

Я: Ты же всё знаешь.

М.: Ничего я не знаю.

Я: Так уже прямо ничего?

М.: Абсолютно ничего.

Я: Ладно. Я люблю твой сладкий воздух, от которого веет Альпами и зеркальными озёрами. Люблю прохладу и вечную юность Английского сада. Люблю твои дома, театры, галереи и маленькие кафе. Люблю Университет и весь район вокруг него. Как же люблю… Люблю шрамы на твоём теле и на твоей душе (ты сегодня ловко меня на эту площадь вывел, которую после бомбежки 1944 года до сих пор реставрируют… ). Люблю… эй, ты чего? Перестань, мне лень зонтик раскрывать.

М.: Прости.

Я: Люблю слушать по утрам пение птиц на большом каштане, что растёт у меня во дворе. Люблю бой часов на кирхах. Люблю твои волшебные мосты через Изар...

М.: Останься.

Я: Что?

М.: Останься со мной.

Я: Ты же знаешь, что я не могу.

М.: Можешь. Выходи замуж за своего фотографа, поступай в Уни, да что угодно. Все как-то могут, а ты…

Я: Спокойно. Давай просто подышим.

М.: Это тяжело. Извини, трудно сдерживаться.

Я: Ещё немец называется. Устраиваешь тут непонятно что…

М.: И что, что немец? По-твоему, у меня сердца нет?

Я: Конечно есть. Конечно есть…

М.: Я там это… выставку Мондриана устроил в Lembachhaus. Ты же любишь всякое такое.

Я: Спасибо, я видела. Завтра схожу. И за выставку Корбайна спасибо – я даже на открытие случайно попала.

М.: Стараюсь.

Я: Ты вообще у меня такой старательный… Столько для меня делаешь. Mein Schatz…

М.:Meine Liebe…

Я: Теперь мне как-то тяжело…

М.: Когда ты снова приедешь?

Я: Ты же знаешь, для меня это всё каждый раз как последний. Виза, деньги…

М.: Как же я это всё ненавижу!

Я: Пока как есть, малыш.

М.: Ты знаешь, я… мне иногда кажется, что если бы не твоя диссертация и все эти Гитлеры-Штраусы – ты бы ко мне не приезжала.

Я: Глупости какие!

М.: Но ведь ты здесь по делам всегда. А вот в Санкт-Петербург свой каждый месяц ездила бы. Далась тебе эта Россия!

Я: Питер – это не Россия.

М.: А что? Эквадор?

Я: Питер – это Питер.

М.: Опять твои вечные славянские загадки.

Я: Это как Берлин – не Германия, а Берлин.

М.: Так, не надо мне о Берлине. Знаю я, что вы с ним вытворяли!

Я: Совершенно ничего такого, что было бы запрещено в Баварии.

М.: Очень смешно.

Я: Ну не злись. Ты кстати тоже тот ещё фрукт. Ты тоже не Германия. А Мюнхен.

М.: Это хорошо?

Я: Конечно.

М.: Тогда ладно… Слушай, а с Лондоном у тебя что?

Я: Ты издеваешься? Кого тут ещё припомнишь?

М.: Всех не буду, не переживай. У нас же мало времени, не успею перечислить. Так что с Лондоном? Я знаю, там что-то непросто.

Я: Лондон… Лондон – это вдохновение. Питер – это страсть.

М.: А я кто?

Я: А тобой я хочу дышать всю жизнь.

М.: То есть страсти ко мне у тебя нет?

Я: Страсть – это чушь собачья. Главное хочу ли я просыпаться и засыпать в твоих объятьях.

М.: Дай я тебя обниму…

Я: Дорогой мой… Спасибо за этот тёплый вечер… и этот солнечный пурпур на крышах…

М.: Всё для тебя, моя валькирия. Или Фрейя. Хотя ты – это ты. Как эти города, которые отдельно от стран.

Я: Молодец ты мой – понял мою теорию.

М.: Что мне остаётся делать. Может, через твои теории я научусь понимать тебя.

Я: Ты уже делаешь успехи.

М.: Ты вчера пиво пила. Понравилось наконец?

Я: Гадость.

М.: Ты неисправима.

Я: Nichts zu tun.

М.: Ich…

Я: Ich auch…

Билет в один конец. Часть IX: Бессознательное («Лоэнгрин» – Барселона – Атлантический океан – «Ариадна на Наксосе»)

Вы знаете, очень удобно жить, когда ты ничего не чувствуешь.  Исчезают

голод

                                              потребность в тепле и сне

усталость

                                                                                                        притупляется физическая боль

В таком состоянии я начала новый этап своего путешествия. За несколько часов до перелёта Мюнхен – Барселона я сидела в Опере на «Лоэнгрине» Вагнера. Покупке билета на это представление предшествовали долгие раздумья на тему того, что сильнее: моя ненависть конкретно к «Лоэнгрину» или моя любовь к Вагнеру в целом. Любовь победила. К тому же для меня поездка в цивилизацию без похода на Вагнера – это зря потраченные деньги и время.  Постановка была весьма оригинальной, особенно как для консервативного Мюнхена. Меня, конечно же, больше всего воодушевили костюмы с явной аллюзией на униформу СС. Всё-таки во время проведения Мюнхенского Оперного фестиваля смотреть спектакли здесь намного интересней. Певцы и оркестр вытворяли что-то невероятное. В моём отключённом неделю назад сознании начали прорезаться давно застрявшие где-то в глубине эмоции…

Вагнер. Байройт. Три дня без сна. «Познакомьтесь, это…  Он из Питера. Она из Киева». 

                                                 «Из логова змиева, из города Киева я взял не жену, а колдунью…»

«Очень приятно. Тристан». «Взаимно. Не Изольда»

Голубые глаза.

«Лоэнгрин»

«Парсифаль»

                                                                                                      «Как вам Пьер Булез за пультом?»

Неслучайная встреча в коридоре отеля. «Эта компания становится слишком шумной. Уйдём отсюда?». «Разумеется. Я в номере…». «Я знаю. Иди, я тебя догоню». Я поднимаюсь к себе. Пытаюсь себя уверить, что ничего не происходит. Мне нельзя. Во мне робко зарождается любовь, я не имею права задавить её страстью. Всё под контролем. Всё нормально. Стук в дверь. «Ты быстро». «Принёс тебе яблоко». «Спасибо, это очень мило». «Покурим?». «Я не курю. Давай». Мы идём на лестницу курить. Смотрим в большое окно на застывший в ночном покое городок. «У тебя кто-то есть?». «Скорее да, чем нет. Мы с ним только начинаем встречаться». «Ясно. У меня примерно то же. Расскажи мне о себе».  

сложное расставание после двух лет

пустота внутри

                                                эта пустота засасывает в себя много ненужных действий и эмоций

               я такая израненная сама собой

«Говори ещё…»

                           Я говорила.

                                                   «Ещё…»

За окном начинало светать. «Я за эту ночь сблизился с тобой, как ни с кем раньше».

ОСТОРОЖНО: РАЗГОВОРЫ МОГУТ ПРИВЕСТИ К СЕРЬЁЗНЫМ ПОСЛЕДСТВИЯМ.

Потом были руки… слова… держи меня… нас могут увидеть… приезжай в Питер… нет…  я расстался… я нет… в Мариинке «Тристан» и Гергиев, приезжаю через две недели… я буду счастлив… привет…………………. вокзал, поезд.

Воспоминания о былой страсти уместились в нескольких тактах «Лоэнгрина». Зато за ними на fortissimo разыгрались ужасы того, что за этим следовало. Моя душа транслировала на экране разума сцены из прошлого, где я выла по ночам, проклиная себя за то, что я такая слабая и не могу преодолеть эту страсть, где я ненавидела себя за то, что делаю больно любимому человеку. Теперь музыка Вагнера брала штурмом крепость моего сердца, в которой больше не было ни этой страсти, ни этой любви. Были только голые ободранные стены со следами запекшейся крови и витающая над этими руинами бесконечная вагнеровская мелодия. 

Через четыре с половиной часа мне не оставалось ничего другого, как полюбить «Лоэнгрина». Я ненавидела его лет 20. Пришло время сделать шаг в другую сторону.

До самолёта оставалось семь часов, выходить из дома нужно было через четыре, чемодан был не собран. Поспать не получилось. Взлёт – посадка – Барселона. Мне было очень плохо. Ненадолго очнувшись от остолбенения во время оперы, я получила новую порцию боли. Я приехала в центр города и почувствовала себя ребёнком, которого потеряли. Я не понимала, куда идти. Дело было не в отсутствии карты в незнакомом городе. В тот момент я бы чувствовала себя точно так же даже в Киеве. Так же не понимала бы, на каком языке говорят люди вокруг и как, чёрт возьми, доехать хоть куда-то. 

почему

как мне это пережить

больно, очень больно, не могу дышать

Я решила поесть и попробовать успокоиться. Мне действительно стало лучше, и через пару часов я уже как обычно рассказывала то и дело пристающим ко мне туристам как добраться до интересующих их мест. Барселона подбадривающе улыбалась мне, я потихоньку поднимала голову. Так мы с ней познакомились.

Снова самолёт. Цель – Канары, Лас Пальмас, океан. И подруга, которая меня ждёт. Она ещё ничего не знает. Вообще с того самого момента я уже не впервые подкладываю своим друзьям свинью: они ждут меня, а вместо этого получают какое-то страдающе-всматривающееся-в-никуда существо. Я стучу в дверь. Вот и я. Формально вроде как всё в моём стиле, в одной руке чемодан, в другой – бутылка мартини. «Ура, ты приехала! Как долетела, как Барселона?». «Всё хорошо, только вот…». Из душа выходит подруга моей подруги, а у нас тут уже драма. Девочки кормят меня сыром и фруктами и укладывают спать. 

В моменты, когда я ненадолго прихожу в себя, я понимаю, что без моих друзей я бы сейчас просто не выжила. «Возьми куртку, ты можешь замёрзнуть». «Поешь, ты давно не ела». «Попей воды». «Поспи». «Выговорись». Мои ангелы в разных странах терпеливо готовят мне пасту, откупоривают бутылки, подбивают подушки, обнимают и слушают мои несвязные рассказы о том, что случилось. Если любви мне на этом свете не досталось, я должна быть благодарна за дружбу. 

На Гран-Канарии я почти не приходила в сознание. Как и прежде, всё было похоже на болезненный сон, в котором видишь меняющиеся картинки и ощущаешь, как периодически кто-то берёт тебя за руку, чтобы прощупать пульс. Небольшой проблеск был только один раз. Я плавала в океане, были большие волны, кроме меня почти никто не купался. Спасатель на скутере подплывал к немногочисленным экстремалам и просил их быть осторожными. Но я была уже далеко и он меня не видел. Волны властно накрывали меня, и океан затягивал всё дальше. Было страшно и легко одновременно. Я барахталась в солёной воде и понимала, что всё это только наше с океаном личное дело. Бороться с ним было глупо, оставалось только почувствовать, как именно нужно ему поддаться, чтобы он меня не убил. У меня получилось. Волны больше не били меня голове, а поднимали на себе и бережно переворачивали. Мы с океаном были друг в друге, наш мир был ограничен только узкой полосой берега с одной стороны, далёким горизонтом с другой и небом сверху. Четвёртой стороной мира были мы двое.

 

За шесть дней на острове я приобрела новую подругу, попробовала вспомнить, что такое смех и загорела. Настало время возвращаться в Мюнхен. В самолёте мне снова стало плохо: резко оказавшись без дружеской поддержки я, как и после Франкфурта, начала бояться, что я могу упасть в обморок и мне никто не поможет. Перелёт был долгим и я заставила себя уснуть. Внезапно меня разбудил поцелуй. Мальчик лет семи, сидевший рядом, поцеловал меня в левую руку чуть выше локтя. Этот странный поступок привёл меня в полнейшее недоумение.

какого …?

что происходит?

куда смотрит мамаша?

дайте поспать, я практически не спала две предыдущие ночи!

Мальчик с заговорщицким видом наблюдал, как я растерянно оглядываюсь по сторонам, спросонья очень туго соображая, где я и с какой такой радости меня вдруг целуют маленькие мальчики. Самолёт начал снижаться и я уже не так злилась: значит, всё равно пора было просыпаться. В моём пробуждении и том, как оно произошло, можно было отыскать символизм и даже повод для осторожного оптимизма.

я спала

            меня поцеловал Маленький Принц

                                                                               и я проснулась

            когда-нибудь я проснусь по-настоящему

В Мюнхене меня снова ждала Опера. «Ариадна на Наксосе» Рихарда Штрауса была поистине фантастической. Голоса переливались, как драгоценные камни, оркестр был достойной всей этой роскоши оправой. Я в полной мере поняла, почему многие оперы Штрауса считаются неисполнимыми. К счастью в его родном Мюнхене с этим убеждением не хотят считаться и с блеском доказывают обратное. Совершенство музыки и исполнения оказались слишком тяжёлым контрастом для того, что я переживала. Меня начали душить слёзы. Я так надеялась, что смогу заплакать и мне станет легче. Это моя типичная проблема: когда случается что-то плохое, я сразу закрываюсь в себе и, как правило, не успеваю поплакать или ещё как-то проявить свои чувства. Поэтому боль застряёт во мне на долгие годы. Я сидела в Опере и уговаривала свой организм пощадить меня. Ведь момент был такой удобный: в зале темно, меня вряд ли кто-то увидит, музыка уже немного расслабила меня, на красный бархат кресла слёзы капали бы с такой театральной эффектностью. Ах, красота какая, где же ещё плакать-то, как не в Опере?! Но нет, во мне не осталось влаги, боль выпила меня всю без остатка. Как будто издеваясь надо мной, после представления на улице пошёл дождь. Я шла по щиколотку в холодной воде и ничего не чувствовала. Снова попробовала заплакать (под дождём – тоже неплохо, а?), но всем, на что меня хватило, были глухие стоны. Впитать бы весь этот дождь и обратить его в слёзы. Но я не знала, как это сделать.

Билет в один конец. Часть VIII: Невыносимая лёгкость бытия (Франкфурт)

Год назад моё сердце было разбито. Не буду вдаваться в подробности, как именно это было сделано. Сейчас не об этом. А о том, как я спасалась от боли, которая украла у меня желание просыпаться по утрам. Сначала я сбежала в Питер. Через пару месяцев – в Мюнхен. Потом в Цюрих, Париж, Берлин… И во всех этих городах происходила одна и та же сцена: я сижу перед кем-то из моих друзей и по сотому разу рассказываю о своих переживаниях. Я наполняла города своим отчаянием в надежде, что чем больше стен услышат мою нерадостную повесть – тем меньше боли останется мне. И вы знаете, это помогло. Мои друзья и города, в которых они живут, залатали мои раны и помогли  немного перевести дух и идти дальше. Спасибо им за это.

Ровно через год  человек, давший старт моему бегу в поисках утешения и поддержки, решил разыграть знакомый сценарий ещё раз. Очевидно, уже последний. Случилось это, когда я находилась в Мюнхене. Я пришла из Университета, сняла кеды, вымыла руки, включила лептоп. И тут меня убили. Пуля прошла где-то под грудью и видимо задела лёгкое, потому что мне стало трудно дышать. Связь с окружающим миром была оборвана, я оказалась вне зоны досягаемости. Единственным, что выделял мой взгляд из невнятно-белёсого фона, была дорожная сумка. Я еду во Франкфурт.

Добраться из точки А в точку Б, преодолеть эти 400 километров между Мюнхеном и Франкфуртом-на-Майне в тот момент было моей главной и единственной задачей в жизни. Думать ещё о чём-то моё сознание отказывалось, угрожая отключиться. Через несколько часов я стояла на перроне франкфуртского метро, где меня встречал так вовремя пригласивший меня друг. Мы не виделись четыре года. «Как ты, что ты?». «Да вот так…». «О, у нас тут прямо-таки клуб разбитых сердец собрался. У меня случилось то же самое неделю назад».

Уже была почти ночь, сверкающий небоскрёбами город был спасительно незнакомым и потому волновал и отвлекал меня. В такие ночи и в такие моменты главное, что нужно делать – это пить, курить (даже если в нормальной жизни ты этого не делаешь) и разговаривать. Ближе к рассвету у меня возникло ощущение дежавю: я снова приезжала куда-то, чтобы поделиться своей болью. Ещё один город стал несчастливым обладателем осколка моего сердца.  Я была абсолютно обессилена и потеряна, и другу то и дело приходилось выводить меня из внезапных приступов транса. Многим моим друзьям будет сложно в это поверить, но я гуляла по Франкфурту без мобильного и без фотоаппарата. Мир вокруг меня сделался незаметным, и я тоже хотела пропасть для него. Немного помогало то, что мой визит был расписан по часам и мои мысли лениво крутились между ночным клубом, «Разбойниками» Верди с украинской примой Ольгой Микитенко, поединком Владимира Кличко с Дэвидом Хэем и снова Оперой – по случаю закрытия сезона давали «Дидону и Энея» Пёрселла и «Замок герцога Синяя Борода» Бартока.

Мой первый день после конца света прошёл довольно нормально, но сквозь наркоз первого шока уже начали прорываться болезненные уколы осознания произошедшего. Особенно тяжело было находиться среди большого скопления людей. Один из таких моментов запомнился мне особенно отчётливо: я сидела посреди Франкфурта, вокруг гуляли радующиеся субботнему дню люди, светило солнце, я ела мороженое. В моей крови разносился вирус невыносимой лёгкости бытия... Я была как осенний лист, оторвавшийся от дерева и подхваченный ледяным ветром. То, что помогало мне чувствовать почву под ногами, в одночасье стало открытой раной. А я оказалась никем и нигде. Меня больше не ждали, а значит моя личная география потеряла логику и смысл.

Особую кинематографичность моим терзаниям придавало то, что мой друг переживал что-то подобное. В эти дни мы с ним действительно основали какой-то закрытый клуб, главной задачей которого было замечать, когда твоего «коллегу» накроет девятым валом отчаяния и из всех сил стараться помочь. Мы с ним ходили по Франкфурту как два участника общества анонимных алкоголиков или скорее даже наркоманов, из которых врачи решили создать экспериментальную группу и посмотреть, смогут ли они вылечить себя сами. Нам обоим было очень плохо и мы имели эксклюзивное право не скрывать этого.

После Верди, во время поединка Кличко мне вдруг показалось, что меня немного отпустило: мы смотрели бой в компании франкфуртских украинцев и все эти такие живые и не-немецкие лица и разговоры, пение национального гимна, украинский флаг на столе и родной язык дали мне немного подышать. Забавно, что за сутки нашей совместной терапии мы с другом настолько далеко ушли в какое-то отдельное измерение, что кто-то из собравшейся компании спросил, не женаты ли мы. Увидев мой испуганный взгляд ещё кто-то предположил, что мы брат и сестра. Начав рассказывать, что на самом деле мы всего лишь вместе учились в Гёте-институте шесть лет назад, было странно осознавать, что по большому счёту мы вообще едва знакомы. Победа Кличко, пусть и не самая эффектная, ввела меня в эйфорию. Сознание как будто переместилось в другое русло. Может, ещё и потому, что было так здорово видеть вокруг себя людей, среди которых точно найдётся кто-то, кому можно сказать: «Чувак, мне так хреново, это просто ******». Иногда возможность сделать что-то гораздо важнее самого действия. Меня снова охватила лёгкость, только сейчас я чувствовала её как нечто положительное. Этот вирус, похоже, передаётся воздушно-капельным путём, потому что мой друг впал в  такое же состояние. Всё казалось таким простым и естественным: мы свободные, красивые и пьяные, что ещё может иметь значение? Но нашему веселью очень скоро пришёл конец. Помимо всех наших распрекрасных качеств мы обладаем ещё и чёртовым интеллектом и проклятыми чувствами. Казавшаяся такой искристой лёгкость стала невыносимой. Мы оба были на эмоциональном дне. Но у каждого это дно своё и от одного до другого невозможно протянуть руку. Всего за одну неделю мы обрели возможность делать абсолютно всё и со всеми. Но фокус в том, что нам не нужно ни это самое абсолютно всё, ни тем более какие-то там все. Лёгкость для нас жестоко равняется пустоте.

Следующее утро было забавным. На моей правой ноге красовался синяк, которому позавидовали бы Том Сойер на пару с Гекльберри Финном: верный признак того, что вечер прошёл весело и не без декадентского шика. Друг угрюмо пил кофе и курил: по графику сейчас была его очередь предаваться унынию. Мы побрели в кино на документальный фильм о братьях Кличко. Фильм был отличный и вызвал бурю эмоций. Особенно слова «Не страшно, если ты упал. Главное, чтобы ты поднялся». Я шла из кино и думала, смогу ли я подняться и когда это будет. Когда я снова смогу искренне улыбнуться кому-нибудь, прижаться к чьей-то щеке, рассказать о том, как я люблю нутеллу и запах мужских духов. Перспективы виделись мне весьма неутешительными. До Оперы оставалось ещё несколько часов и тут я поняла, куда я хочу поехать: на кладбище. Не бойтесь, ничего такого. Просто во Франкфурте-на-Майне похоронен Артур Шопенгауэр и мне невероятно захотелось с ним «поговорить». Обойдя чуть ли не всё главное кладбище города, мы всё-таки нашли могилу философа. На надгробном камне было высечено только его имя, не было даже дат жизни. И было это как-то очень правильно. Я стояла над могилой Шопенгауэра и понимала, что это именно то место, где я сейчас должна быть. Его философия повлияла на Вагнера и Рихарда Штрауса, они повлияли на меня, я много писала о всех них, и вот теперь я здесь, в момент, когда передо мной в такой осязаемой ясности предстала идея отречения от воли к жизни и потому – от любви.

На следующее утро я вернулась в Мюнхен. Включила телефон, решилась проверить почту. Как обычно кто-то просил совета, кому-то была нужна моя помощь, кто-то соскучился по мне, кто-то переживал, куда я пропала. Где-то возле меня продолжалась жизнь.