Билет в один конец. Часть VIII: Невыносимая лёгкость бытия (Франкфурт)

Год назад моё сердце было разбито. Не буду вдаваться в подробности, как именно это было сделано. Сейчас не об этом. А о том, как я спасалась от боли, которая украла у меня желание просыпаться по утрам. Сначала я сбежала в Питер. Через пару месяцев – в Мюнхен. Потом в Цюрих, Париж, Берлин… И во всех этих городах происходила одна и та же сцена: я сижу перед кем-то из моих друзей и по сотому разу рассказываю о своих переживаниях. Я наполняла города своим отчаянием в надежде, что чем больше стен услышат мою нерадостную повесть – тем меньше боли останется мне. И вы знаете, это помогло. Мои друзья и города, в которых они живут, залатали мои раны и помогли  немного перевести дух и идти дальше. Спасибо им за это.

Ровно через год  человек, давший старт моему бегу в поисках утешения и поддержки, решил разыграть знакомый сценарий ещё раз. Очевидно, уже последний. Случилось это, когда я находилась в Мюнхене. Я пришла из Университета, сняла кеды, вымыла руки, включила лептоп. И тут меня убили. Пуля прошла где-то под грудью и видимо задела лёгкое, потому что мне стало трудно дышать. Связь с окружающим миром была оборвана, я оказалась вне зоны досягаемости. Единственным, что выделял мой взгляд из невнятно-белёсого фона, была дорожная сумка. Я еду во Франкфурт.

Добраться из точки А в точку Б, преодолеть эти 400 километров между Мюнхеном и Франкфуртом-на-Майне в тот момент было моей главной и единственной задачей в жизни. Думать ещё о чём-то моё сознание отказывалось, угрожая отключиться. Через несколько часов я стояла на перроне франкфуртского метро, где меня встречал так вовремя пригласивший меня друг. Мы не виделись четыре года. «Как ты, что ты?». «Да вот так…». «О, у нас тут прямо-таки клуб разбитых сердец собрался. У меня случилось то же самое неделю назад».

Уже была почти ночь, сверкающий небоскрёбами город был спасительно незнакомым и потому волновал и отвлекал меня. В такие ночи и в такие моменты главное, что нужно делать – это пить, курить (даже если в нормальной жизни ты этого не делаешь) и разговаривать. Ближе к рассвету у меня возникло ощущение дежавю: я снова приезжала куда-то, чтобы поделиться своей болью. Ещё один город стал несчастливым обладателем осколка моего сердца.  Я была абсолютно обессилена и потеряна, и другу то и дело приходилось выводить меня из внезапных приступов транса. Многим моим друзьям будет сложно в это поверить, но я гуляла по Франкфурту без мобильного и без фотоаппарата. Мир вокруг меня сделался незаметным, и я тоже хотела пропасть для него. Немного помогало то, что мой визит был расписан по часам и мои мысли лениво крутились между ночным клубом, «Разбойниками» Верди с украинской примой Ольгой Микитенко, поединком Владимира Кличко с Дэвидом Хэем и снова Оперой – по случаю закрытия сезона давали «Дидону и Энея» Пёрселла и «Замок герцога Синяя Борода» Бартока.

Мой первый день после конца света прошёл довольно нормально, но сквозь наркоз первого шока уже начали прорываться болезненные уколы осознания произошедшего. Особенно тяжело было находиться среди большого скопления людей. Один из таких моментов запомнился мне особенно отчётливо: я сидела посреди Франкфурта, вокруг гуляли радующиеся субботнему дню люди, светило солнце, я ела мороженое. В моей крови разносился вирус невыносимой лёгкости бытия... Я была как осенний лист, оторвавшийся от дерева и подхваченный ледяным ветром. То, что помогало мне чувствовать почву под ногами, в одночасье стало открытой раной. А я оказалась никем и нигде. Меня больше не ждали, а значит моя личная география потеряла логику и смысл.

Особую кинематографичность моим терзаниям придавало то, что мой друг переживал что-то подобное. В эти дни мы с ним действительно основали какой-то закрытый клуб, главной задачей которого было замечать, когда твоего «коллегу» накроет девятым валом отчаяния и из всех сил стараться помочь. Мы с ним ходили по Франкфурту как два участника общества анонимных алкоголиков или скорее даже наркоманов, из которых врачи решили создать экспериментальную группу и посмотреть, смогут ли они вылечить себя сами. Нам обоим было очень плохо и мы имели эксклюзивное право не скрывать этого.

После Верди, во время поединка Кличко мне вдруг показалось, что меня немного отпустило: мы смотрели бой в компании франкфуртских украинцев и все эти такие живые и не-немецкие лица и разговоры, пение национального гимна, украинский флаг на столе и родной язык дали мне немного подышать. Забавно, что за сутки нашей совместной терапии мы с другом настолько далеко ушли в какое-то отдельное измерение, что кто-то из собравшейся компании спросил, не женаты ли мы. Увидев мой испуганный взгляд ещё кто-то предположил, что мы брат и сестра. Начав рассказывать, что на самом деле мы всего лишь вместе учились в Гёте-институте шесть лет назад, было странно осознавать, что по большому счёту мы вообще едва знакомы. Победа Кличко, пусть и не самая эффектная, ввела меня в эйфорию. Сознание как будто переместилось в другое русло. Может, ещё и потому, что было так здорово видеть вокруг себя людей, среди которых точно найдётся кто-то, кому можно сказать: «Чувак, мне так хреново, это просто ******». Иногда возможность сделать что-то гораздо важнее самого действия. Меня снова охватила лёгкость, только сейчас я чувствовала её как нечто положительное. Этот вирус, похоже, передаётся воздушно-капельным путём, потому что мой друг впал в  такое же состояние. Всё казалось таким простым и естественным: мы свободные, красивые и пьяные, что ещё может иметь значение? Но нашему веселью очень скоро пришёл конец. Помимо всех наших распрекрасных качеств мы обладаем ещё и чёртовым интеллектом и проклятыми чувствами. Казавшаяся такой искристой лёгкость стала невыносимой. Мы оба были на эмоциональном дне. Но у каждого это дно своё и от одного до другого невозможно протянуть руку. Всего за одну неделю мы обрели возможность делать абсолютно всё и со всеми. Но фокус в том, что нам не нужно ни это самое абсолютно всё, ни тем более какие-то там все. Лёгкость для нас жестоко равняется пустоте.

Следующее утро было забавным. На моей правой ноге красовался синяк, которому позавидовали бы Том Сойер на пару с Гекльберри Финном: верный признак того, что вечер прошёл весело и не без декадентского шика. Друг угрюмо пил кофе и курил: по графику сейчас была его очередь предаваться унынию. Мы побрели в кино на документальный фильм о братьях Кличко. Фильм был отличный и вызвал бурю эмоций. Особенно слова «Не страшно, если ты упал. Главное, чтобы ты поднялся». Я шла из кино и думала, смогу ли я подняться и когда это будет. Когда я снова смогу искренне улыбнуться кому-нибудь, прижаться к чьей-то щеке, рассказать о том, как я люблю нутеллу и запах мужских духов. Перспективы виделись мне весьма неутешительными. До Оперы оставалось ещё несколько часов и тут я поняла, куда я хочу поехать: на кладбище. Не бойтесь, ничего такого. Просто во Франкфурте-на-Майне похоронен Артур Шопенгауэр и мне невероятно захотелось с ним «поговорить». Обойдя чуть ли не всё главное кладбище города, мы всё-таки нашли могилу философа. На надгробном камне было высечено только его имя, не было даже дат жизни. И было это как-то очень правильно. Я стояла над могилой Шопенгауэра и понимала, что это именно то место, где я сейчас должна быть. Его философия повлияла на Вагнера и Рихарда Штрауса, они повлияли на меня, я много писала о всех них, и вот теперь я здесь, в момент, когда передо мной в такой осязаемой ясности предстала идея отречения от воли к жизни и потому – от любви.

На следующее утро я вернулась в Мюнхен. Включила телефон, решилась проверить почту. Как обычно кто-то просил совета, кому-то была нужна моя помощь, кто-то соскучился по мне, кто-то переживал, куда я пропала. Где-то возле меня продолжалась жизнь.