Сильная слабость

«Yo, girl! I flew in from Thailand to Kiev last night. Where/when is the party?”. Подобные сообщения на разных языках приходят мне постоянно. Увидев меня даже раз в жизни, многие люди решают, что я не вылажу из тусовок и ночных клубов. Дошло уже до того, что путешественники из других стран, снова попав в Киев, первым делом пишут той самой girl, которая поменялась одеждой с парнем из Сан-Франциско в одном из киевских баров, подсадила дизайнера из Нью-Йорка на симфонии Шостаковича и заставила компанию норвежцев играть на балалайке.

Очевидно, подобный образ меня сложился вследствие реальных причин. Но каждый раз я не перестаю удивляться этому. Я же вся такая достоевско-вагнеровская, занимаюсь наукой и ем морковку. Почему же я постоянно слышу фразы вроде «Ещё ни разу не было так, чтобы я тебе позвонил, а ты где-то не тусила»? Проанализировав сложившуюся ситуацию, я пришла к следующему выводу: люди, которые знают меня как заядлую тусовщицу, познакомились со мной, когда мне было очень плохо. Именно в такие периоды я надеваю на себя маску человека, который живёт сегодняшним днём и веселится так, чтобы завтра не жалко было умереть. Так что если вы снова видите меня на нескольких вечеринках за одну ночь – смело звоните Валентино Гаравани и заказывайте ему гроб для меня. 

Я думаю, это довольно типичная картина. Нормальному человеку клубно-вечериночное perpetuum mobile надоедает максимум за месяц, особенно если этот самый человек относится к эксклюзивной для нашего времени категории людей, не сидящих на наркоте. Ведь на самом деле всё это ужасно неинтересно. Одни и те же лица, эмоции, запахи и вкусы, гул в ушах, прокуренные волосы и одежда, хмурое солнце, от которого нервно щуришься, под утро открывая дверь в реальный мир, усталость в теле и усталость в мыслях, беспамятные провалы в сон, пробуждения сразу в бессмысленный день и – знаете, что самое глупое? – ощущение, что лучше-то особо не стало. И ты думаешь, что, наверное, надо тусить ещё больше, что просто чувства и мысли ещё не полностью растворились в гулкой темноте. И это продолжается и продолжается, а ты всё думаешь: «Как же это невыносимо скучно!..». Так и возникают  бесконечное веселье с балалайками, переодеваниями и прочими приключениями. Только вот, как правило, по-настоящему весело бывает всем, кроме короля/королевы вечеринок.

Зачем это нужно? Всё просто: когда нам плохо, мы пытаемся ухватиться за жизнь, как только можем. Показать себе и всем окружающим, что жизнь продолжается, и жизнь эта ещё какая яркая и крутая. Мы бросаемся делать то, что на самом деле совершаем не так уж и рьяно, когда пребываем в нормальном состоянии. Круглосуточно пишем диссертации, начинаем учить азиатские языки и заниматься африканскими танцами, делаем дикие причёски, изображаем пафосную любовь с первой подвернувшейся под руку нелепостью. Нам кажется, что чем более бурную и красочную жизнь мы сейчас разыграем, тем быстрее мы придём в себя. Особый акцент делается на самые простые и потому наиболее заметные голодной публике аспекты сценария "У меня всё в порядке". А если по каким-то причинам играть в эту игру не получается – то вот он, конец. Нет сил несколько дней подряд нестись с вечеринки не вечеринки? Всё, срочно везите меня в сервисный центр для тусовщиков, я поломалась. Не тянет на секс ради секса? О ужас, это же сбой в программе и теперь я больше никогда никого не захочу! Но постойте, неужели жизнь, к которой необходимо возвращаться – это только клубы и случайный секс? К счастью, нет. По крайней мере, для меня. Если уж начистоту, то в клубы я хожу ради хорошей музыки, а действительно качественные в этом плане вечеринки бывают не так уж часто. А в случайном сексе я и вовсе не эксперт: мои попытки поиметь (пардон за каламбур) подобный опыт неизменно превращаются в уморительные басни с моралью о не вовремя обнаружившемся переизбытке мозгов и прочного воспитания. Так что в стремлении «жить полной жизнью» важно определить, что значит жизнь конкретно для тебя, а не для твоих случайных знакомых или для наркоторговцев и производителей алкоголя, так сладостно навязывающих нам «продвинутые» модели моральных идеалов.

Жизнь иногда требует от нас быть слабыми. И наша мудрость и сила состоят в том, чтобы на время поддаться этому требованию. Не просаживать своё здоровье и время в попытках симулировать «полнокровную жизнь», а честно признаться: да, мне хреново. Да, мне нужна поддержка. И не терять сознание на прокуренном танцполе, а пить чай с мелиссой и мёдом. Заставлять себя засыпать и просыпаться в СВОЕЙ постели с детской наволочкой с кроликами. Не вляпываться с разгону в новую «историю», а встречаться с друзьями и гулять с ними на природе. Жизнь оставляет на нашей коже тонкие шрамы неправильных решений. Этого более чем достаточно, чтобы простить себя за неверный выбор и идти вперёд, оставив за бортом всё то, что тянуло нас вниз. Не надо изображать силу и радость. Подделки всегда остаются лишь подделками. 

Золото Рейна

Рихард Вагнер в своё время обратился к скандинавским сагам, чтобы написать свою божественную в разных смыслах тетралогию «Кольцо нибелунга». Говорят, нужно быть гением, чтобы более-менее внятно пересказать сюжет хитросплетённой легенды о похищении золота Рейна, охваченных вполне человеческими страстями и страхами богах, любви и предательстве и вселенских сумерках в конце. По сравнению со всем этим какой-нибудь фон Триер всегда будет всего лишь нервно курить план в конюшне – что он, похоже, и делает. Я не берусь пересказать фабулу «Кольца». Моему самолюбию достаточно того, что я помню имена всех валькирий. Но один мотив вагнеровского опуса всегда интересовал меня больше всего. Это мотив отречения от любви ради обладания кольцом, выкованным из золота Рейна, а значит – ради обладания власти над миром.

Скажу вам откровенно, я считаю, что эта идея – полный бред. Нет, для злобного нибелунга Альбериха, которому любовь и так особо не светила, это, разумеется, вполне разумный выход. Проклясть любовь, украсть у дочерей Рейна золото в упоительном предвкушении того, как он сейчас поимеет весь мир, ведь никто в нём его не любит – карлик был не так уж и глуп. Но ведь это легенда. А что в реальной жизни? Может ли что-то стоить того, чтобы навсегда отказаться от любви? Отказаться от параллельного прочтения новых книг, утреннего секса, собственного языка, состоящего из непонятных ни для кого больше ласкательных имён, общего рецепта итальянской пасты, «того самого места» в городе… Чёрт возьми, всё золото мира и вся власть над ним – это в лучшем случае лишь ничтожная попытка компенсации. Компенсации отсутствия любви. Может, поэтому на нашей планете так много денег и так мало человеческого тепла. И разрыв этот всё увеличивается. Уже сейчас после первого  же любовного поражения или даже вовсе без этого  многие люди говорят себе «Ну и фиг с ним.  Зачем тратить силы и время на эти глупости? Буду рубить бабло». Те, кому это удаётся, получают хотя бы свою законную компенсацию в виде шикарных тачек, тяжёлых наркотиков и дорогих шлюх. Остальные заводят семьи с себе подобными неудачниками, венчаются, чтобы даже «там» им поставили "галочку" за выполнение всех формальностей, употребляют наркотики полегче, рожают детей, заводят таких же себе подобных любовников – словом, ведут самую обычную жизнь. Забавно, но и «короли мира», и «серая масса» очень часто оказываются совершенно одним и тем же. Нибелунгами, детьми тумана, которые отреклись от любви. Из лени или страха неудачи – это детали. 

Но страшнее всего, когда мысли об отречении от любви посещают людей, пылко жаждущих любить. Когда наступает закат веры в чистоту, верность, искренность. И, да простит меня Брунгильда, в саму любовь. Когда в объятую огнём Валгаллы Землю врезается Меланхолия…  Тогда на кон поставлены не золото и власть. Ставки повыше: человеческая жизнь. Останетесь вместе – гибель. Расстанетесь – гибель. Вот тут-то и приходит понимание, что единственная возможность выжить – это отречение от любви. Отречься и разорвать мучительное кольцо ожиданий, что страдания закончатся выпрошенной ночами остановкой уставшего сердца или смертельной дозой снотворного. Освободиться от копья предательства, чьё ржавое остриё застряло в душе. Не любишь – значит, не боишься. Не боишься – значит, не страдаешь. Не страдаешь – значит, живёшь счастливо. Вот и вся формула. Но как быть с теми, для кого жизнеопредляющей является формула «Не любишь – значит, не живёшь»?

Кстати, у Вагнера всё закончилось плохо. Отречение от любви, ставшее импульсом ко всей этой запутанной истории, привело к гибели богов и полному краху всех и вся. Я же говорю: слабенькая идея. Сгодится разве что как лишний повод надеть вечернее платье и сходить в Оперу. А мы ведь не боги. Прорвёмся.

Котик и лось

Я всегда тайно завидовала людям, которые умеют обижаться. Они настоящие молодцы. Их отношения с людьми отмечены знаком простоты, которой так не хватает мне. Вот рассудите сами: кто-то из ваших близких спорол лажу, вы обижаетесь, сигнализируете об этом надутыми губками, битьём посуды или трёхдневным запоем,  споровший лажу, если вы ему хоть немного небезразличны, реагирует на сигнал и разворачивает кампанию под лозунгом «Прости меня, я больше не буду». То есть покупает цветы, устраивает романтический вечер, дарит бриллианты или набор крутых отвёрток, красиво раскаивается и просит, просит, просит прощения. Какая стройная и логичная ситуация. Прелесть просто. И главное, лажа исчерпана и все стороны довольны. 

Меня же природа геном обиды не наградила. Я с детства не понимала смысла вопроса «Ты что, обиделась?». Что это значит? Как это вообще: обижаться? Демонстрировать  униженное достоинство с целью разжиться лишней плиткой шоколада? Фи. Надеяться, что, не отвечая на телефонные звонки, я улучшу отношение к себе и меня станут больше ценить? Сомнительная тактика. Поэтому мой фирменный ответ на этот дефективный вопрос – «Я никогда не обижаюсь. Я делаю выводы». И тут оказывается, что чёртова шоколадка или даже бриллиантовое ожерелье были бы куда более простым выходом из положения, чем моё «деланье выводов». Потому что выводы могут оказаться очень неутешительными. Для всех сторон.

Пример? Пожалуйста: вы пребываете в полной уверенности, что любите котика. Вы с ним уже много лет, вы научились гладить его за ушком с особым мастерством, понимаете его с полумяу, он в свою очередь все эти годы умильно мурлыкал вам о своей любви и верности и нежно тёрся о ваши длинные ноги. Более того: он убеждённо рассказывал вам о важности высоких моральных ценностей и своей  приверженности им, о серьёзности своих намерений завести с вами котят и зажить уютной кошачьей жизнью. Даже если вы не всегда чувствовали в себе абсолютную готовность подчиниться этим идеалам, его любовь и забота постепенно смягчили ваше сердце, и вы радостно согласились с его ласковыми доводами.

И вдруг в один момент выясняется, что он не котик, а лось. Такой здоровый, крепкий. Не то чтобы вам были свойственны антилосиные настроения. Животное он благородное, красивое, вполне возможно, что на него можно положиться и всё такое. Но вы-то уже выстроили свою жизнь под котика. Вы-то уже путём долгой и не всегда простой работы над собой размякли и приготовились жить по правилам, которые он же вам и внушил. Ведь вы его любите, это нормально. Вы сплели для него лукошко и выложили дно удобной подушечкой из дорогого магазина, накупили полный холодильник самой лучшей рыбки, бантик ему приготовили – он ведь такой франт, любит всё красивое. У вас научился, пушистик ненаглядный. А тут раз – и лось. Из лукошка вашего он сможет разве что траву кушать, рыбка ему сто лет не нужна (ох уж эти травоядные парнокопытные!), бантик ему можно завязать только на ногу, но он наверняка откажется: он же, как выяснилось, мужик, друзья из леса засмеют. Как порядочный лось он обязан держаться стада. Отныне идеалы вашего котика-оборотня – не котята и молочко по утрам, а понты и одобрение в глазах собратьев по зелёным лужайкам. А ещё копыта его царапают ваш паркет и рога эти, рога постоянно цепляются за люстру. Можно ли в такой ситуации обижаться? Обвинять лося в том, что он не котик? Смешно, согласитесь. Он не виноват, что он лось. А то, что вы что-то там себе понапридумывали и так долго принимали его за котика – это ваши проблемы. К окулисту сходите, что ли. Поверили в его сказки о вечной любви и верности до гроба? Чем вы думали, вам уже не 12 лет, ей-богу. И перестаньте, наконец, носиться с этим бантиком! Моя подруга вообще слона за хомячка приняла – подумайте, каково ей. 

Выводы? Если вы можете жить с лосем – живите с лосем и любите его таким, какой он есть (насчёт бантика на ноге можно договориться:  я слышала, есть методы). Если вам всё-таки нужен котик, оставляйте лося с его травоядными друзьями и не менее травоядными тёлочками и ищите котика, который будет любить вас и рыбку. Но главное во всей этой зоологической ситуации – это понять, кем являетесь вы сами. Потому что когда вы обманываете сами себя, кто-то другой может обвести вас вокруг копыта с кошачьей грациозностью. К тому же любой котик может запутаться, если на "мурр" не отвечать "мяу". Может, он и сам не рад своим внезапно появившимся рогам и копытам и по ночам ему снится мисочка со сметаной.

Белый шум

Трагедия в Нью-Йорке. Прошло 10 лет. Не верится. Вроде как было совсем недавно, но в то же время кажется, что страшные картинки с телеэкрана были показаны нам ещё при рождении. В тот день 10 лет назад  я чётко ощутила, что в этом мире больше нет и не будет гуманизма. Всё, что человечество ещё пыталось как-то склеить после Гитлера и Гулага, уже не склеится. И дело тут не только в самом теракте. Дело в том, что всему миру было показано, как самолёты врезаются в «близнецов». Как люди выбрасываются из окон. Как огонь пожирает верхние этажи небоскрёбов. Все люди мира в одночасье получили эксклюзивное приглашение на торжество зверства и смерти. И все послушно это приглашение приняли. Рыдали, орали, обрывали телефонные линии, дозваниваясь друзьям в Нью-Йорке и вообще в Америке,  но покорно смотрели. Часами, днями, неделями, годами.

О какой ценности человека, его праве на свободу и счастье можно говорить, когда даже смерть потеряла уникальность и интимность? Каждый день нам спешат подать на золотом блюде кадры новых терактов, авиакатастроф и столкновений в горячих точках. Но разве и раньше не было войн и убийств на бытовой почве? Разве раньше люди тысячами не умирали от эпидемий холеры и чумы? Всё было, и весьма нерадостно.  Но люди не было приговорены к пожизненному каждодневному перевариванию засухи в Африке и наводнения в Японии. Всемирная информация проела наши мозги насквозь. Но страшнее всего то, что она вторглась в наши души. Социальные сети, живые журналы, блоги и твиттер заменили нам наших же настоящих друзей. Мы якобы знаем всё и обо всех. Кто чем позавтракал, кто куда ездил в отпуск и какого цвета у незнакомых в реальности людей коврик под дверью. Мы даже разрываем многолетние отношения невнятным сообщением, параллельно занимаясь виртуальным сексом с новой пассией из общего френд-листа. Мы так охотно снабжаем планету вырванными из контекста нашей жизни фактами, из которых так легко собрать других нас. Тех нас, которые целыми днями бегают на шпильках в дизайнерских нарядах, здороваются за руку со своими кумирами, разбираются в литературе и современной живописи, умеют шикарно отдыхать от не менее шикарных работ, а страдают исключительно стильно и театрально. При этом мы верим, что знать о жизни наших близких людей, лишь исходя из игры их интернет-масок, вполне достаточно, и что грустный смайлик под предсуицидальным статусом есть наиболее полное выражение поддержки и любви. Очнитесь. Когда кому-то настолько плохо, что он эпизодически выплёскивает свою боль на всю сеть – это всегда только вершина айсберга. Это значит, что в реальном мире и в своём физическом теле ваш друг, возможно, наглотался таблеток и слабо надеется, что кто-то почувствует неладное, примчится к нему домой и вызовет скорую. Друг может быть офф-лайн не только потому, что упал wi-fi. И даже не потому, что его самолёт захватили террористы. Может быть он просто забыл, как это, когда тебя молча держат за руку. Без смайликов и сопливо-подбадривающих песен. Здесь и сейчас, в реальной жизни с реальными трудностями. Но все настолько заняты  он-лайн общением, что  чувствовать что-то ладное или неладное некогда. Ведь так намного удобней и безопасней. А где-то на границе с Палестиной вон и так очередной конфликт.

Вместо того, чтобы с понимающим видом читать всю эту ерунду, позвоните мне и спросите, почему я не спала прошлой ночью. Встретьтесь с подругой и подарите ей живые цветы и настоящие конфеты. Если вы ещё помните, как это делается.

Ружьё на стене

Несколько лет назад у меня был очень хороший друг. Вообще-то никто не верил, что мы с ним просто дружим: мы постоянно бывали вместе, знали друг о друге всё и главное – мы смотрелись как минимум голливудской парой. Его кубинское происхождение и мои каблуки делали своё дело. Он был настоящим богом: умный, красивый, стильный, умеющий и любящий делать подарки и готовый ради меня высиживать бесчисленные часы на концертах авангардной музыки и фестивалях ударенного на голову кино. Но мы слишком дорожили нашей дружбой, чтобы рисковать. Вместо этого мы самозабвенно копошились в многочисленных романчиках, по сюжетам которых можно было бы снимать то самое кино, и оперативно делились друг с другом всё новыми подробностями нашей личной жизни. 

Однажды он позвонил мне среди ночи. Это происходило не так редко, но это был особый случай. Мой кубинский бог рыдал в трубку и кричал: «Я так больше не могу». Очередная связь с какой-то клубной овцой принесла свежую порцию разочарования и отчаяния. «Мне нужна женщина, с которой я смогу создать семью. Почему вокруг только дуры и проститутки?!». Я пыталась как-то унять его истерику, когда он загнал меня в угол: «Скажи, сколько мне ещё ждать своей любви? Сколько?». Я не помню, что я тогда ответила своему другу. Помню только, что тогда впервые тоска по любви близкого человека сильно резанула по моей собственной душе. 

Через какое-то время мы с ним одновременно встретили свою Большую Любовь. Он купил дом для себя и любимой женщины, конечно же сделал ей предложение и женился. Мой кареглазый мальчик воплотил свою мечту и стал Мужчиной. Но тот его ночной звонок стал для меня лейтмотивом отношений и с другими друзьями. Абсолютно каждый из них хотя бы раз хватал меня за руку, заглядывал в глаза и спрашивал «Скажи, сколько ещё ждать?!». В такие моменты мне хочется умереть.  Я не могу вынести боли, которая обрушивается на меня с этим вопросом. Сказать бы «Да что ты, ты обязательно кого-нибудь встретишь, главное не терять надежды и бла-бла-бла», но друзья знают, что я не буду городить подобную чушь. Они знают, что я могла бы сказать «Не парься, всё равно мы все сдохнем», но они знают также о моём убеждении в том, что к тому времени надо умудриться пережить что-то хорошее. Поэтому каждый раз в ответ на этот вопрос мне хочется схватить ружьё, выбежать на улицу, направить дуло на первого встречного и крикнуть:  «А ну, с*ка, люби моего друга, а не то я сейчас поджарю твои мозги и мы будем закусывать ними водку!». 

Да, я и мои друзья оборзели. Мы очень сильно оборзели. В мире, где принято через месяц после свадьбы поучать подруг, как правильно ходить «налево», чтобы муж ничего не узнал, где диалог между мужчиной и женщиной сводится к вопросу «Сколько я получу, если пересплю с тобой», где беременность жены является официальным поводом для того, чтобы завести любовницу – в этом мире мы имеем наглость желать любви и уважения. Всем нам место на острове св. Елены. Но пока мы продолжаем жить и как-то сосуществовать с уродцами, которые нас окружают. И всё, что мы можем сделать – это дожить до того мига, когда мы встретим своего человека, и дожить в адекватном состоянии. Не сесть на героин, не подцепить СПИД, не порезать себе вены, не сойти с ума, не разучиться улыбаться и открывать сердце… Потому что когда любовь придёт в нашу жизнь, мы должны быть здоровыми и сильными, чтобы дать любимому человеку всё, что он заслуживает. Ведь он или она в этот самый момент сидит где-то и точно так же думает «ну когда же, когда?». Мы уже несём ответственность за наших любимых, даже если мы ещё не знакомы с ними. Мы уже предадим их, если доведём свой организм до того, что умрём от инфаркта в 30 лет или не сможем иметь детей, если будем нищими и замкнутыми в своих комплексах.

Мои друзья всё делают правильно, и я в них верю. Поэтому мир, люби моих друзей! Моё ружьё всё ещё висит на стене.

Посвящается Ксю. Б., А. В., М. Г., Ю. Я., И. Г., А. Т., М. М., А. И., А. М. Моим любимым друзьям, которые каждый день убивают меня и снова возвращают к жизни.

День открытых дверей в клетке с тиграми

Есть у меня дурацкая привычка, которая заставляет страдать многих искренне любимых мною и любящих меня людей: я не умею делиться с близкими тем, что меня беспокоит. Берегу их нервы, боюсь потревожить их эмоциональное состояние. Словом, веду себя как полная идиотка. Даже когда мне совсем  хреново и я понимаю, что или я сейчас с кем-то говорю, или иду стреляться, всё, на что меня хватает – это несколько минут покорчить странные гримасы в попытках всё-таки изложить суть моего Армагеддона, после чего измученно улыбнуться и произнести «Так расскажи, что там у тебя». А когда я всё-таки сдаюсь и начинаю рассказывать какие-то факты из моей жизни, то мои истинные переживания, как правило, всё равно остаются недоступными. Это моё свойство могло бы оставаться моей личной проблемой, если бы оно не причиняло боль самым родным из тех, кого я знаю. А это уже откровенное свинство.

Не так давно меня с полной силой шарахнуло тем, насколько мучительной для близких людей может быть моя скрытность. И вообще: как мало мы придаём значения искренним и открытым разговорам. Почему случайные люди знают, откуда я привезла свои любимые джинсы, а любимый понятия не имеет, какие из них и есть любимые? Почему кто-то через пару часов после знакомства со мной уже знает, сколько лет я занималась балетом, а для Него это чуть ли не новость? Раньше я считала, что всё это ерунда, что это может быть интересно только людям, которые видят меня впервые и им просто нужно что-то о себе рассказать. Но это не так.  Потому что джинсы из Вены и 10 лет у балетного танка – это и есть я. И едва заметный шрам на ноге, оставшийся от ожога утюгом, который я получила в пятилетнем возрасте – это тоже я. И какао без сахара, и Traumnovelle Шницлера, которая хранится в ящичке с театральными сумочками и шляпками, и непреходящая тоска по Петербургу, и та самая песня Depeche Mode… Это всё я. И ничего этого не знал мой любимый. Здесь бы сделать грозный вид и сказать «Значит, и не хотел знать! Сам виноват!». Но не тут-то было. Я виновата. Я не понимала, насколько важно не выстраивать из себя выхолощенный образ, которому никогда не придёт в голову садиться пьяной за руль в Лондоне, а открывать себя настоящую. Идеал всегда пуст. Потому что в нём нет жизни. Может именно поэтому все мои ночи, проведенные с мужчинами не за сексом, а за разговорами, заканчиваются безумными романами. Ведь в этих смешных и странных рассказах столько меня, сколько нет и в самые интимные моменты. И я раздавала флаера в мою жизнь как пряники на ярмарке. А потом ещё и попадалась в классическую ловушку: о, мы с ним так близки, он столько обо мне знает и понимает меня, как никто другой, мы так одинаково смотрим на мир. Конечно, он знает много, потому что я сама всё выложила на блюдечке в первую же ночь. Фокус прост до неприличия. Только вот почему было не рассказать всё это тому, кто так этого ждал? Хотелось уберечь его от себя. А не надо было. Ведь когда человек любит – ему как никогда нужны все твои глупости, странности и страхи. Это как минимум интересно. Как максимум - он хочет проникнуть в твой мир и застолбить там место для себя. Нужно всего лишь решиться и сделать ему такой подарок.

Бессмысленно ограждать любимых от настоящих себя. А вдруг в нашей клетке сидит и не тигр вовсе, а маленький симпатичный котик? А если и тигр, то для любящего человека лучше быть задушенным любимым хищником, чем всю жизнь провести перед клеткой в изматывающем ожидании, что когда-нибудь тебе откроют дверь.

Анти-сопливая терапия

Когда любимый человек с треском шарахает вас головой об асфальт, становится как-то не особо радостно. Я бы даже сказала, хочется по-тихому лечь и умереть, затрачивая при этом как можно меньше усилий, так как сил нет ни на что. Это всё вполне естественно, потому что убийство любви, особенно долгой и окрыляющей, вынести очень тяжело. Но есть хорошая новость: я отменяю моду на жевание сопель. Занятие это хоть и может принести положительный эффект, если не растягивать его на долгие месяцы, но всё-таки  в жизни есть намного более приятные и полезные вещи. Итак, опираясь на мой личный опыт, я попробовала систематизировать то, что может помочь пережить болезненный разрыв без наркотиков, бессмысленного секса со случайными людьми и вскрывания вен.

1.         Слушайте хорошую расслабляющую музыку. Забудьте на время о жёстком мясе вроде тяжёлого рока, Шостаковича и Вагнера – это только зацикливает мозги на ощущении конца света. Моим спасением стал Нэт Кинг Коул.

2.    Сдайтесь на лечение своим близким. Не геройствуйте перед родителями и друзьями с воинствующим видом «Всё будет нормально, только вот ружьё куплю». Если вы умеете плакать – вам повезло. Плачьте. Честно признавайтесь, что вам плохо, когда кто-то из действительно близких людей спрашивает вас об этом. В такие моменты вид побитой собаки всё равно выдаёт нас по полной программе, поэтому побыстрее позвольте поддержать вас тем, кто искренне этого хочет.

3.       Бывайте на тусовках, ходите на вечеринки и устраивайте их сами, красиво одевайтесь. Поначалу это может быть очень сложно, и даже обычный выход на улицу и нахождение среди большого скопления людей может казаться настоящим мучением вплоть до дурноты на физическом уровне. Это надо преодолеть. Если необходимо, заставляйте себя принимать приглашения на вечеринки, делайте над собой усилие, чтобы нормально одеться, даже если ваше единственное фешн-желание - обмотаться скотчем и прилепить к нему огромный чёрный плакат с надписью "Чего улыбаетесь, придурки? Жизнь - отстой". Когда окружающий мир видит вас в привычном блеске – это потихоньку начинает влиять и на внутреннее состояние.

4.       Рассказывайте свою пусть и печальную и даже сюрреалистическую историю любви близким друзьям. Не ленитесь пересказывать одно и то же разным людям. Во-первых, вы сами каждый раз будете видеть всё под немного другим углом и делать новые выводы. Во-вторых, в какой-то момент много раз повторённая повесть вам самим начнёт казаться чем-то абстрактным и уже не так больно касающимся вас, особенно если произошедшее с вами напоминает сюжет дешёвого романа. При особой извращённости ума можно даже начать смеяться над всем этим.

5.      Общайтесь с друзьями противоположного пола. На волне причинённой вам боли очень легко поддаться искушению и возненавидеть всех представителей «вражеского лагеря» как вид. Выслушивайте рассказы об их амурных неудачах: видите, они тоже страдают, не спят ночами и совершают с горя глупости. Все мы люди, и больно делают как мужчины, так и женщины.

6.       Наполните места, связанные с вашей потерянной любовью, новым смыслом. Сводите в кафе, где вы часто бывали с любимым человеком, своих друзей, прогуляйтесь с мамой по улице, где вам признались в любви. Пока вы находитесь в том же городе, где вам разбили сердце, от воспоминаний не скрыться. Перебейте их свежими эмоциями.

7.      Занимайтесь спортом. Ничто так не помогает вырубить апокалипсические мысли, как физическая нагрузка, и чем интенсивней – тем лучше. К тому же спортивный режим не даст вам погрязнуть в ленивом унынии и хотя бы несколько раз в неделю будет заставлять вас брать себя за подкачанную пятую точку и делать что-то для себя.

8.       Делайте то, что приносит вам радость. Если сейчас вам трудно вспомнить, что вообще значить это слово – делайте когда-то радующие вас вещи хотя мы механически. До притуплённого сознания рано или поздно пробьются и вкус мангового сорбета с козьим сыром в придачу, и ощущение любимой обуви на ногах. Ведь тело и душа помнят всё, и хорошее они будут рады вспомнить как можно скорее.

Билет в один конец.Часть ХII и завершающая: Обратный билет.

Понедельник, 18 июля, 23:50, аэропорт Жуляны, рейс WU 6104 Мемминген/Мюнхен Вест - Киев.

Билет в один конец. Часть ХI: Кейт Мосс, марш Мендельсона и моё пробуждение

Похоже, какая-то логика мироздания всё же существует: когда медный таз уж совсем мешает жить, нам посылаются события, которые должны показать нам, что жизнь идёт своим чередом, в ней всё так же случается всякая забавная ерунда и наши сопли не способны хоть как-то это изменить. Если до нас туго доходит – события происходят одно за другим до тех пор, пока нас, наконец, не выбьет с карусели занудного самобичевания и вселенского уныния.

Меня так выбило на короткой дистанции Уни – шопинг. Перед тем, как распрощаться с остатками денег, я решила зайти на выставку Антона Корбайна в одной из галерей, открытие которой состоялось накануне вечером. Насмотревшись на портрет Мика Джаггера в женской одежде и макияже, я переместилась к большой фотографии Кейт Мосс в маске. Отличное фото, к слову. Сотрудница галереи долго наблюдала за мной из угла, а потом сказала: «А вы с ней чем-то похожи. Вы тоже модель?». «Нет, я вроде как музыковед»,  – без особого энтузиазма ответила я. «Ого, кто бы мог подумать». «Уж я точно не могла», промелькнуло у меня в голове. Но в ответ я изобразила что-то слабо напоминающее дружелюбную улыбку. Выйдя из галереи, я пошла в направлении магазинов. Тут вдруг стало происходить нечто странное: я обнаружила, что площадь, через которую я шла, со всех сторон обнесена забором, а на ней построена временная сцена, где явно начинается репетиция какого-то оркестра. Всё бы хорошо, только оркестр заиграл… марш Мендельсона! Мало того, что отвратительней музыки мир не слышал, так ещё и весь этот мрачно-свадебно-жлобский ореол, которым и без того паршивенькое произведение обросло за многие годы и который мне сейчас особенно тягостен… Я попыталась юркнуть в одну из боковых улочек, но всё было перекрыто. Бегая по площади в поисках выхода из этого мендельсонового кошмара, я постепенно начала осознавать комизм происходящего: сколько девушек на моём месте благодарно подняли бы глаза к небу, ни на миг не сомневаясь, что это знак и грязные носки с пригоревшей кашей, то бишь супружеское счастье, уже где-то тут за поворотом. Если же при этом с ними имелся бы и потенциальный «тот самый», он бы конечно же попал под автоматную очередь многозначительных взглядов и красноречивых вздохов. Я же металась под эти дьявольские звуки, как хомячок в клетке. Но веселье моё всё ещё неумолимо сдерживал медный таз.

Вдоволь нашопившись, я, вся в пакетах и довольная приятно шокирующей разницей цен между Мюнхеном и Киевом, отправилась домой. Перейдя мост через Изар, я услышала сзади себя мужской голос: «Мадемуазель, разрешите пригласить вас на свидание?». Совершенно не допуская, что слова могут быть адресованы мне, я спокойно шла дальше. «Мадемуазель?». Красивый мужчина лет тридцати восьми поравнялся со мной и теперь уже явно разговаривал со мной. Сказать, что у меня был культурный шок – естественно не сказать ничего. Представить себе подобную сцену в Баварии, где мужчины боятся женщин больше, чем налогов, можно было только в пьяном бреду. Но алкоголя в моей крови не было уже давненько. Фантастичности ситуации прибавляло то, что он видел меня только со спины, то есть изначально пригласить на свидание он решился мои ноги и распущенные волосы (прочие интересности вряд ли можно было разглядеть в виду широты моих шорт, хотя мужчины наверняка со мной поспорят). Я хлопала на него глазами и молчала. «Вы из Италии?» «Не совсем». Хоть какое-то начало разговора. Потом пошли стандартные «что Вы здесь делаете – пишу диссертацию – ой как интересно – угу, ***** просто, то есть да, конечно». Потом мужчинка начал рассказывать о своей бурной артистической деятельности в качестве актёра, модели, поэта и кого-то там ещё. «Дядя, знал бы ты, сколько у меня таких персонажей имеется – штабеля уже укладывать некуда».  Слушая все эти самоуверенные попытки произвести на меня впечатление, я размышляла о том, как бы полезно было составить международную картотеку идиотов. «А вот Вы знаете, а Пифагор…». «О господи, похоже, пора-таки что-то делать с моим умным  видом – все почему-то уверены, что тупая болтовня на псевдо-научные темы должна с порога вызывать у меня множественный оргазм». Виртуозно отправив дядю подальше от моих ног и волос, я рассмеялась. Да. Я шла по улице и смеялась настоящим весёлым смехом. Комичность всего, что произошло со мной за эти пару часов, прорвала блокаду отчаяния. 

На следующий день я впервые за несколько недель ходила с поднятыми глазами. Я поражалась тому, сколько вокруг всего: интересного, красивого, трагичного, смешного. Сколько всего живого. Мир посылал мне сигналы, и я их приняла.

Дальше – один день моими поднятыми глазами.

Вам письмо, вернее - газета

Осторожно, злая серебряная собака

Странненькая выставка, на которую я случайно забрела

Мондриан в Lembachhaus

Я таки нашла остатки нацистского зала почёта!

Руины Führerhaus

Зал почёта порос крапивой

Золотая брусчатка с именами людей, убитых нацистами

Ещё один зал почёта

Мать с ребёнком-инвалидом смотрит на проект документационного центра о нацистском режиме, который к 2012 году построят на месте Führerhaus. Возмездие? Справедливость?.. Нет!

Мужчина загорает под фаллическим символом (колонной)

Моё новое приобретение

Свидание по-баварски

Вот так я пишу

Билет в один конец. Часть Х: Прощание с Мюнхеном

Я: Малыш, слушай, у нас осталось совсем мало времени, потом начнутся все эти сборы—самолёты. Давай попрощаемся сейчас, пока ещё всё в привычном режиме.

Мюнхен: Давай.

Я: Ну, как там… спасибо тебе за всё. В этот раз ты пережил со мной намного больше, чем я рассчитывала. Ты мне очень помог. Не знаю, как бы я справилась без тебя… Да и помимо этого всё было очень здорово. Особенно Guano Apes прямо под сценой. И «Лоэнгрин» был крутой. «Кавалер роз» тоже.

М.:  Я так понимаю, ты меня только за Оперу и рок-концерты любишь.

Я: Не говори ерунды. Ещё с этим мороженым у меня под домом ты хорошо придумал. Самое вкусное из всего, что я когда-либо пробовала.

М.: Отлично. Значит, ты меня любишь ещё за мороженое. Я в восторге.

Я: Глупенький…

М.: Так оно по крайней мере выглядит.

Я: Ты же всё знаешь.

М.: Ничего я не знаю.

Я: Так уже прямо ничего?

М.: Абсолютно ничего.

Я: Ладно. Я люблю твой сладкий воздух, от которого веет Альпами и зеркальными озёрами. Люблю прохладу и вечную юность Английского сада. Люблю твои дома, театры, галереи и маленькие кафе. Люблю Университет и весь район вокруг него. Как же люблю… Люблю шрамы на твоём теле и на твоей душе (ты сегодня ловко меня на эту площадь вывел, которую после бомбежки 1944 года до сих пор реставрируют… ). Люблю… эй, ты чего? Перестань, мне лень зонтик раскрывать.

М.: Прости.

Я: Люблю слушать по утрам пение птиц на большом каштане, что растёт у меня во дворе. Люблю бой часов на кирхах. Люблю твои волшебные мосты через Изар...

М.: Останься.

Я: Что?

М.: Останься со мной.

Я: Ты же знаешь, что я не могу.

М.: Можешь. Выходи замуж за своего фотографа, поступай в Уни, да что угодно. Все как-то могут, а ты…

Я: Спокойно. Давай просто подышим.

М.: Это тяжело. Извини, трудно сдерживаться.

Я: Ещё немец называется. Устраиваешь тут непонятно что…

М.: И что, что немец? По-твоему, у меня сердца нет?

Я: Конечно есть. Конечно есть…

М.: Я там это… выставку Мондриана устроил в Lembachhaus. Ты же любишь всякое такое.

Я: Спасибо, я видела. Завтра схожу. И за выставку Корбайна спасибо – я даже на открытие случайно попала.

М.: Стараюсь.

Я: Ты вообще у меня такой старательный… Столько для меня делаешь. Mein Schatz…

М.:Meine Liebe…

Я: Теперь мне как-то тяжело…

М.: Когда ты снова приедешь?

Я: Ты же знаешь, для меня это всё каждый раз как последний. Виза, деньги…

М.: Как же я это всё ненавижу!

Я: Пока как есть, малыш.

М.: Ты знаешь, я… мне иногда кажется, что если бы не твоя диссертация и все эти Гитлеры-Штраусы – ты бы ко мне не приезжала.

Я: Глупости какие!

М.: Но ведь ты здесь по делам всегда. А вот в Санкт-Петербург свой каждый месяц ездила бы. Далась тебе эта Россия!

Я: Питер – это не Россия.

М.: А что? Эквадор?

Я: Питер – это Питер.

М.: Опять твои вечные славянские загадки.

Я: Это как Берлин – не Германия, а Берлин.

М.: Так, не надо мне о Берлине. Знаю я, что вы с ним вытворяли!

Я: Совершенно ничего такого, что было бы запрещено в Баварии.

М.: Очень смешно.

Я: Ну не злись. Ты кстати тоже тот ещё фрукт. Ты тоже не Германия. А Мюнхен.

М.: Это хорошо?

Я: Конечно.

М.: Тогда ладно… Слушай, а с Лондоном у тебя что?

Я: Ты издеваешься? Кого тут ещё припомнишь?

М.: Всех не буду, не переживай. У нас же мало времени, не успею перечислить. Так что с Лондоном? Я знаю, там что-то непросто.

Я: Лондон… Лондон – это вдохновение. Питер – это страсть.

М.: А я кто?

Я: А тобой я хочу дышать всю жизнь.

М.: То есть страсти ко мне у тебя нет?

Я: Страсть – это чушь собачья. Главное хочу ли я просыпаться и засыпать в твоих объятьях.

М.: Дай я тебя обниму…

Я: Дорогой мой… Спасибо за этот тёплый вечер… и этот солнечный пурпур на крышах…

М.: Всё для тебя, моя валькирия. Или Фрейя. Хотя ты – это ты. Как эти города, которые отдельно от стран.

Я: Молодец ты мой – понял мою теорию.

М.: Что мне остаётся делать. Может, через твои теории я научусь понимать тебя.

Я: Ты уже делаешь успехи.

М.: Ты вчера пиво пила. Понравилось наконец?

Я: Гадость.

М.: Ты неисправима.

Я: Nichts zu tun.

М.: Ich…

Я: Ich auch…

Билет в один конец. Часть IX: Бессознательное («Лоэнгрин» – Барселона – Атлантический океан – «Ариадна на Наксосе»)

Вы знаете, очень удобно жить, когда ты ничего не чувствуешь.  Исчезают

голод

                                              потребность в тепле и сне

усталость

                                                                                                        притупляется физическая боль

В таком состоянии я начала новый этап своего путешествия. За несколько часов до перелёта Мюнхен – Барселона я сидела в Опере на «Лоэнгрине» Вагнера. Покупке билета на это представление предшествовали долгие раздумья на тему того, что сильнее: моя ненависть конкретно к «Лоэнгрину» или моя любовь к Вагнеру в целом. Любовь победила. К тому же для меня поездка в цивилизацию без похода на Вагнера – это зря потраченные деньги и время.  Постановка была весьма оригинальной, особенно как для консервативного Мюнхена. Меня, конечно же, больше всего воодушевили костюмы с явной аллюзией на униформу СС. Всё-таки во время проведения Мюнхенского Оперного фестиваля смотреть спектакли здесь намного интересней. Певцы и оркестр вытворяли что-то невероятное. В моём отключённом неделю назад сознании начали прорезаться давно застрявшие где-то в глубине эмоции…

Вагнер. Байройт. Три дня без сна. «Познакомьтесь, это…  Он из Питера. Она из Киева». 

                                                 «Из логова змиева, из города Киева я взял не жену, а колдунью…»

«Очень приятно. Тристан». «Взаимно. Не Изольда»

Голубые глаза.

«Лоэнгрин»

«Парсифаль»

                                                                                                      «Как вам Пьер Булез за пультом?»

Неслучайная встреча в коридоре отеля. «Эта компания становится слишком шумной. Уйдём отсюда?». «Разумеется. Я в номере…». «Я знаю. Иди, я тебя догоню». Я поднимаюсь к себе. Пытаюсь себя уверить, что ничего не происходит. Мне нельзя. Во мне робко зарождается любовь, я не имею права задавить её страстью. Всё под контролем. Всё нормально. Стук в дверь. «Ты быстро». «Принёс тебе яблоко». «Спасибо, это очень мило». «Покурим?». «Я не курю. Давай». Мы идём на лестницу курить. Смотрим в большое окно на застывший в ночном покое городок. «У тебя кто-то есть?». «Скорее да, чем нет. Мы с ним только начинаем встречаться». «Ясно. У меня примерно то же. Расскажи мне о себе».  

сложное расставание после двух лет

пустота внутри

                                                эта пустота засасывает в себя много ненужных действий и эмоций

               я такая израненная сама собой

«Говори ещё…»

                           Я говорила.

                                                   «Ещё…»

За окном начинало светать. «Я за эту ночь сблизился с тобой, как ни с кем раньше».

ОСТОРОЖНО: РАЗГОВОРЫ МОГУТ ПРИВЕСТИ К СЕРЬЁЗНЫМ ПОСЛЕДСТВИЯМ.

Потом были руки… слова… держи меня… нас могут увидеть… приезжай в Питер… нет…  я расстался… я нет… в Мариинке «Тристан» и Гергиев, приезжаю через две недели… я буду счастлив… привет…………………. вокзал, поезд.

Воспоминания о былой страсти уместились в нескольких тактах «Лоэнгрина». Зато за ними на fortissimo разыгрались ужасы того, что за этим следовало. Моя душа транслировала на экране разума сцены из прошлого, где я выла по ночам, проклиная себя за то, что я такая слабая и не могу преодолеть эту страсть, где я ненавидела себя за то, что делаю больно любимому человеку. Теперь музыка Вагнера брала штурмом крепость моего сердца, в которой больше не было ни этой страсти, ни этой любви. Были только голые ободранные стены со следами запекшейся крови и витающая над этими руинами бесконечная вагнеровская мелодия. 

Через четыре с половиной часа мне не оставалось ничего другого, как полюбить «Лоэнгрина». Я ненавидела его лет 20. Пришло время сделать шаг в другую сторону.

До самолёта оставалось семь часов, выходить из дома нужно было через четыре, чемодан был не собран. Поспать не получилось. Взлёт – посадка – Барселона. Мне было очень плохо. Ненадолго очнувшись от остолбенения во время оперы, я получила новую порцию боли. Я приехала в центр города и почувствовала себя ребёнком, которого потеряли. Я не понимала, куда идти. Дело было не в отсутствии карты в незнакомом городе. В тот момент я бы чувствовала себя точно так же даже в Киеве. Так же не понимала бы, на каком языке говорят люди вокруг и как, чёрт возьми, доехать хоть куда-то. 

почему

как мне это пережить

больно, очень больно, не могу дышать

Я решила поесть и попробовать успокоиться. Мне действительно стало лучше, и через пару часов я уже как обычно рассказывала то и дело пристающим ко мне туристам как добраться до интересующих их мест. Барселона подбадривающе улыбалась мне, я потихоньку поднимала голову. Так мы с ней познакомились.

Снова самолёт. Цель – Канары, Лас Пальмас, океан. И подруга, которая меня ждёт. Она ещё ничего не знает. Вообще с того самого момента я уже не впервые подкладываю своим друзьям свинью: они ждут меня, а вместо этого получают какое-то страдающе-всматривающееся-в-никуда существо. Я стучу в дверь. Вот и я. Формально вроде как всё в моём стиле, в одной руке чемодан, в другой – бутылка мартини. «Ура, ты приехала! Как долетела, как Барселона?». «Всё хорошо, только вот…». Из душа выходит подруга моей подруги, а у нас тут уже драма. Девочки кормят меня сыром и фруктами и укладывают спать. 

В моменты, когда я ненадолго прихожу в себя, я понимаю, что без моих друзей я бы сейчас просто не выжила. «Возьми куртку, ты можешь замёрзнуть». «Поешь, ты давно не ела». «Попей воды». «Поспи». «Выговорись». Мои ангелы в разных странах терпеливо готовят мне пасту, откупоривают бутылки, подбивают подушки, обнимают и слушают мои несвязные рассказы о том, что случилось. Если любви мне на этом свете не досталось, я должна быть благодарна за дружбу. 

На Гран-Канарии я почти не приходила в сознание. Как и прежде, всё было похоже на болезненный сон, в котором видишь меняющиеся картинки и ощущаешь, как периодически кто-то берёт тебя за руку, чтобы прощупать пульс. Небольшой проблеск был только один раз. Я плавала в океане, были большие волны, кроме меня почти никто не купался. Спасатель на скутере подплывал к немногочисленным экстремалам и просил их быть осторожными. Но я была уже далеко и он меня не видел. Волны властно накрывали меня, и океан затягивал всё дальше. Было страшно и легко одновременно. Я барахталась в солёной воде и понимала, что всё это только наше с океаном личное дело. Бороться с ним было глупо, оставалось только почувствовать, как именно нужно ему поддаться, чтобы он меня не убил. У меня получилось. Волны больше не били меня голове, а поднимали на себе и бережно переворачивали. Мы с океаном были друг в друге, наш мир был ограничен только узкой полосой берега с одной стороны, далёким горизонтом с другой и небом сверху. Четвёртой стороной мира были мы двое.

 

За шесть дней на острове я приобрела новую подругу, попробовала вспомнить, что такое смех и загорела. Настало время возвращаться в Мюнхен. В самолёте мне снова стало плохо: резко оказавшись без дружеской поддержки я, как и после Франкфурта, начала бояться, что я могу упасть в обморок и мне никто не поможет. Перелёт был долгим и я заставила себя уснуть. Внезапно меня разбудил поцелуй. Мальчик лет семи, сидевший рядом, поцеловал меня в левую руку чуть выше локтя. Этот странный поступок привёл меня в полнейшее недоумение.

какого …?

что происходит?

куда смотрит мамаша?

дайте поспать, я практически не спала две предыдущие ночи!

Мальчик с заговорщицким видом наблюдал, как я растерянно оглядываюсь по сторонам, спросонья очень туго соображая, где я и с какой такой радости меня вдруг целуют маленькие мальчики. Самолёт начал снижаться и я уже не так злилась: значит, всё равно пора было просыпаться. В моём пробуждении и том, как оно произошло, можно было отыскать символизм и даже повод для осторожного оптимизма.

я спала

            меня поцеловал Маленький Принц

                                                                               и я проснулась

            когда-нибудь я проснусь по-настоящему

В Мюнхене меня снова ждала Опера. «Ариадна на Наксосе» Рихарда Штрауса была поистине фантастической. Голоса переливались, как драгоценные камни, оркестр был достойной всей этой роскоши оправой. Я в полной мере поняла, почему многие оперы Штрауса считаются неисполнимыми. К счастью в его родном Мюнхене с этим убеждением не хотят считаться и с блеском доказывают обратное. Совершенство музыки и исполнения оказались слишком тяжёлым контрастом для того, что я переживала. Меня начали душить слёзы. Я так надеялась, что смогу заплакать и мне станет легче. Это моя типичная проблема: когда случается что-то плохое, я сразу закрываюсь в себе и, как правило, не успеваю поплакать или ещё как-то проявить свои чувства. Поэтому боль застряёт во мне на долгие годы. Я сидела в Опере и уговаривала свой организм пощадить меня. Ведь момент был такой удобный: в зале темно, меня вряд ли кто-то увидит, музыка уже немного расслабила меня, на красный бархат кресла слёзы капали бы с такой театральной эффектностью. Ах, красота какая, где же ещё плакать-то, как не в Опере?! Но нет, во мне не осталось влаги, боль выпила меня всю без остатка. Как будто издеваясь надо мной, после представления на улице пошёл дождь. Я шла по щиколотку в холодной воде и ничего не чувствовала. Снова попробовала заплакать (под дождём – тоже неплохо, а?), но всем, на что меня хватило, были глухие стоны. Впитать бы весь этот дождь и обратить его в слёзы. Но я не знала, как это сделать.

Билет в один конец. Часть VIII: Невыносимая лёгкость бытия (Франкфурт)

Год назад моё сердце было разбито. Не буду вдаваться в подробности, как именно это было сделано. Сейчас не об этом. А о том, как я спасалась от боли, которая украла у меня желание просыпаться по утрам. Сначала я сбежала в Питер. Через пару месяцев – в Мюнхен. Потом в Цюрих, Париж, Берлин… И во всех этих городах происходила одна и та же сцена: я сижу перед кем-то из моих друзей и по сотому разу рассказываю о своих переживаниях. Я наполняла города своим отчаянием в надежде, что чем больше стен услышат мою нерадостную повесть – тем меньше боли останется мне. И вы знаете, это помогло. Мои друзья и города, в которых они живут, залатали мои раны и помогли  немного перевести дух и идти дальше. Спасибо им за это.

Ровно через год  человек, давший старт моему бегу в поисках утешения и поддержки, решил разыграть знакомый сценарий ещё раз. Очевидно, уже последний. Случилось это, когда я находилась в Мюнхене. Я пришла из Университета, сняла кеды, вымыла руки, включила лептоп. И тут меня убили. Пуля прошла где-то под грудью и видимо задела лёгкое, потому что мне стало трудно дышать. Связь с окружающим миром была оборвана, я оказалась вне зоны досягаемости. Единственным, что выделял мой взгляд из невнятно-белёсого фона, была дорожная сумка. Я еду во Франкфурт.

Добраться из точки А в точку Б, преодолеть эти 400 километров между Мюнхеном и Франкфуртом-на-Майне в тот момент было моей главной и единственной задачей в жизни. Думать ещё о чём-то моё сознание отказывалось, угрожая отключиться. Через несколько часов я стояла на перроне франкфуртского метро, где меня встречал так вовремя пригласивший меня друг. Мы не виделись четыре года. «Как ты, что ты?». «Да вот так…». «О, у нас тут прямо-таки клуб разбитых сердец собрался. У меня случилось то же самое неделю назад».

Уже была почти ночь, сверкающий небоскрёбами город был спасительно незнакомым и потому волновал и отвлекал меня. В такие ночи и в такие моменты главное, что нужно делать – это пить, курить (даже если в нормальной жизни ты этого не делаешь) и разговаривать. Ближе к рассвету у меня возникло ощущение дежавю: я снова приезжала куда-то, чтобы поделиться своей болью. Ещё один город стал несчастливым обладателем осколка моего сердца.  Я была абсолютно обессилена и потеряна, и другу то и дело приходилось выводить меня из внезапных приступов транса. Многим моим друзьям будет сложно в это поверить, но я гуляла по Франкфурту без мобильного и без фотоаппарата. Мир вокруг меня сделался незаметным, и я тоже хотела пропасть для него. Немного помогало то, что мой визит был расписан по часам и мои мысли лениво крутились между ночным клубом, «Разбойниками» Верди с украинской примой Ольгой Микитенко, поединком Владимира Кличко с Дэвидом Хэем и снова Оперой – по случаю закрытия сезона давали «Дидону и Энея» Пёрселла и «Замок герцога Синяя Борода» Бартока.

Мой первый день после конца света прошёл довольно нормально, но сквозь наркоз первого шока уже начали прорываться болезненные уколы осознания произошедшего. Особенно тяжело было находиться среди большого скопления людей. Один из таких моментов запомнился мне особенно отчётливо: я сидела посреди Франкфурта, вокруг гуляли радующиеся субботнему дню люди, светило солнце, я ела мороженое. В моей крови разносился вирус невыносимой лёгкости бытия... Я была как осенний лист, оторвавшийся от дерева и подхваченный ледяным ветром. То, что помогало мне чувствовать почву под ногами, в одночасье стало открытой раной. А я оказалась никем и нигде. Меня больше не ждали, а значит моя личная география потеряла логику и смысл.

Особую кинематографичность моим терзаниям придавало то, что мой друг переживал что-то подобное. В эти дни мы с ним действительно основали какой-то закрытый клуб, главной задачей которого было замечать, когда твоего «коллегу» накроет девятым валом отчаяния и из всех сил стараться помочь. Мы с ним ходили по Франкфурту как два участника общества анонимных алкоголиков или скорее даже наркоманов, из которых врачи решили создать экспериментальную группу и посмотреть, смогут ли они вылечить себя сами. Нам обоим было очень плохо и мы имели эксклюзивное право не скрывать этого.

После Верди, во время поединка Кличко мне вдруг показалось, что меня немного отпустило: мы смотрели бой в компании франкфуртских украинцев и все эти такие живые и не-немецкие лица и разговоры, пение национального гимна, украинский флаг на столе и родной язык дали мне немного подышать. Забавно, что за сутки нашей совместной терапии мы с другом настолько далеко ушли в какое-то отдельное измерение, что кто-то из собравшейся компании спросил, не женаты ли мы. Увидев мой испуганный взгляд ещё кто-то предположил, что мы брат и сестра. Начав рассказывать, что на самом деле мы всего лишь вместе учились в Гёте-институте шесть лет назад, было странно осознавать, что по большому счёту мы вообще едва знакомы. Победа Кличко, пусть и не самая эффектная, ввела меня в эйфорию. Сознание как будто переместилось в другое русло. Может, ещё и потому, что было так здорово видеть вокруг себя людей, среди которых точно найдётся кто-то, кому можно сказать: «Чувак, мне так хреново, это просто ******». Иногда возможность сделать что-то гораздо важнее самого действия. Меня снова охватила лёгкость, только сейчас я чувствовала её как нечто положительное. Этот вирус, похоже, передаётся воздушно-капельным путём, потому что мой друг впал в  такое же состояние. Всё казалось таким простым и естественным: мы свободные, красивые и пьяные, что ещё может иметь значение? Но нашему веселью очень скоро пришёл конец. Помимо всех наших распрекрасных качеств мы обладаем ещё и чёртовым интеллектом и проклятыми чувствами. Казавшаяся такой искристой лёгкость стала невыносимой. Мы оба были на эмоциональном дне. Но у каждого это дно своё и от одного до другого невозможно протянуть руку. Всего за одну неделю мы обрели возможность делать абсолютно всё и со всеми. Но фокус в том, что нам не нужно ни это самое абсолютно всё, ни тем более какие-то там все. Лёгкость для нас жестоко равняется пустоте.

Следующее утро было забавным. На моей правой ноге красовался синяк, которому позавидовали бы Том Сойер на пару с Гекльберри Финном: верный признак того, что вечер прошёл весело и не без декадентского шика. Друг угрюмо пил кофе и курил: по графику сейчас была его очередь предаваться унынию. Мы побрели в кино на документальный фильм о братьях Кличко. Фильм был отличный и вызвал бурю эмоций. Особенно слова «Не страшно, если ты упал. Главное, чтобы ты поднялся». Я шла из кино и думала, смогу ли я подняться и когда это будет. Когда я снова смогу искренне улыбнуться кому-нибудь, прижаться к чьей-то щеке, рассказать о том, как я люблю нутеллу и запах мужских духов. Перспективы виделись мне весьма неутешительными. До Оперы оставалось ещё несколько часов и тут я поняла, куда я хочу поехать: на кладбище. Не бойтесь, ничего такого. Просто во Франкфурте-на-Майне похоронен Артур Шопенгауэр и мне невероятно захотелось с ним «поговорить». Обойдя чуть ли не всё главное кладбище города, мы всё-таки нашли могилу философа. На надгробном камне было высечено только его имя, не было даже дат жизни. И было это как-то очень правильно. Я стояла над могилой Шопенгауэра и понимала, что это именно то место, где я сейчас должна быть. Его философия повлияла на Вагнера и Рихарда Штрауса, они повлияли на меня, я много писала о всех них, и вот теперь я здесь, в момент, когда передо мной в такой осязаемой ясности предстала идея отречения от воли к жизни и потому – от любви.

На следующее утро я вернулась в Мюнхен. Включила телефон, решилась проверить почту. Как обычно кто-то просил совета, кому-то была нужна моя помощь, кто-то соскучился по мне, кто-то переживал, куда я пропала. Где-то возле меня продолжалась жизнь.

Билет в один конец. Часть VII: Город Женщин

Сидя однажды в своём тайном мюнхенском дворике в компании лептопа, черешен и трёх абрикос я вдруг стала свидетельницей невероятной красоты картины. Во дворик на чёрном велосипеде, украшенном розами, заехала Женщина. Дворик был почти пуст – на то он и тайный – и кроме меня в нём было ещё лишь пару человек где-то в противоположном от меня конце. Но Она подъехала к моей скамейке и села возле меня. На ней было чёрное очень дорогое платье, чёрные босоножки на невысоком каблуке и несколько украшений, выдававших в Ней обладательницу весьма солидного банковского счёта. 

Однако Она потрясла меня не своим скромным, но явно давно привычным для Неё богатством. В Ней было то наивысшей пробы достоинство, которое я встречала только у мюнхенских женщин. Я вижу хотя бы одну из таких почти каждый день. Они прорезают толпу своим королевским профилем и идеальной осанкой. И каждый раз я смотрю на них, как завороженная, а они никогда не отводят глаз, в отличие от мюнхенских мужчин. А потом я оборачиваюсь и провожаю их взглядом, полным восторга, который я не умею скрыть. 

Я люблю этих мюнхенских женщин. В их лицах нет отражения героической жизни с мужем-алкоголиком, борьбы за выживание в однокомнатной квартире с двумя детьми, доблестного зарабатывания на жизнь всей семьи на четырёх работах. Признаюсь честно: я так устала от этих наших жён декабристов и матерей Терез, которые чем больше и усердней спасают своих мужчин, тем больше придётся спасать их дочерям… Мюнхенские женщины, о которых я говорю – это не добровольные жертвы и пожизненная прислуга. Это валькирии. Они выбирают своей благородной волей кому жить, а кому погибнуть. Им не обязательно ездить на Porsche, чтобы продемонстрировать свой статус. Им не нужно с ног до головы обвешиваться узнаваемыми брендами, чтобы выглядеть царицами. Единственное, что им нужно – это ровно держать спину и никогда не прятать глаза. Наверняка на их судьбы тоже выпадает немало трагедий. Может даже больше, чем у других. Но глядя на них, ты понимаешь, что за каждую свою морщинку они вырвали у жизни максимальную компенсацию. Им никогда не придёт в их украшенные лавровыми венками головы чушь вроде "Какой уж есть, зато мой" или "Лишь бы не было ещё хуже". Нет. Валькирии так не думают и так не живут. И спины их держатся прямо не потому, что у них нет проблем, а потому, что они ни разу себя не предали.

Я сидела рядом с валькирией и невольно ощущала какое-то благоговение. Она притягивала меня своим аристократическим смешением простоты и принадлежности к другому миру. Мне так хотелось заговорить с Ней, услышать Её голос, интонацию, с которой Она говорит. Хотелось спросить, счастлива ли Она. Но, конечно, я этого не сделала. Мы просто сидели рядом и любовались звонко журчащим фонтаном. Потом Она что-то поправила в своём велосипеде, прочитала сообщение в телефоне и уехала.

Я не завидую местным мужчинам. Представить себе не могу, как можно найти в себе силы и храбрость быть с такой женщиной или просто заговорить с ней. Хотя скорее всего почти никто из них не понимает, кто перед ними - как и в случае с нашими декабристками -  и это придаёт им истинно мужской смелости. Или же большинство валькирий глобально одиноки и их удел - безумные и многочисленные романы.

Я каждый раз робею, когда кто-то из валькирий заговаривает со мной. Чаще всего это происходит в Опере, где, логично, наблюдается их особое скопление. Говорят они со мной обычно просто и приветливо. Спрашивают, не знаю ли я, кто сегодня поёт такую-то партию или ещё какую-нибудь приятную для меня мелочь, показывающую, что меня приняли чуть ли не за свою. С одной валькирией я даже была знакома. При нашей первой встрече в Мюнхене она была в вечернем платье и умопомрачительных туфлях, а я как раз возвращалась с обычной городской прогулки и была в джинсах и майке. Спустя несколько месяцев я случайно узнала от её мамы, что она тогда подумала обо мне. "Непростая девочка. С валящей с ног интеллектуальной энергией. И очень европейская". Так в глазах валькирии я тоже стала немного валькирией.